Кодекс чести

Скромно одетая дама просила определить сироту-племянника в кадетский корпус, старый вояка хлопотал о пенсии, проштрафившийся чиновник просил разобраться в его «правом» деле. У Салтыкова было сытое, набрякшее лицо с брезгливо опущенными уголками губ и усталые глаза с красными прожилками. Улыбался он одними губами, пристально рассматривая просителей.

Когда генерал остановился напротив меня, я, отвесив полупоклон, четко отрапортовал:

— Вам, ваше высокопревосходительство, письмо от генерал-майора князя Присыпко.

— Присыпка? — переспросил генерал. — Не помню такого.

— Воевал под вашим началом на Дунае, — подсказал я.

— Помню, — кратко сказал губернатор, безо всякой сентиментальности. — А тебе чего от меня надобно?

Голос и глаза его были равнодушными, только губу складывались в искусственную улыбку.

Моя просьба была слишком расплывчата, деликатна и требовала длительных разъяснений. Сформулировать ее в двух словах я не мог. Похоже, что ловить здесь мне было нечего.

— Имею честь засвидетельствовать вашему высокопревосходительству свое почтение, — таким же, как у генерала, тоном ответил я, прямо глядя ему в глаза.

Старика это немного зацепило или позабавило, и что-то похожее на насмешку мелькнуло в зрачках.

— Горд. Это хорошо. Погоди, прочитаю письмо.

Генерал двинулся дальше к оставшимся посетителям. Выслушав их, он удалился в покои, а ко мне подскочил адъютант и велел следовать за собой.

Провел он меня прямо в губернаторский кабинет. Салтыков уже сидел за большим письменным столом и читал письмо князя. Окончив чтение, он внимательно взглянул на меня и спросил:

— Князь пишет, что ты хороший лекарь? Не скажешь, от чего у меня брюхо болит?

— Питаетесь неправильно и много пьете, — не очень опасаясь ошибиться, ответил я.

— Как так неправильно? — удивился старик.

Я коротко рассказал ему, что он ест и пьет, и что ему следует есть и пить, чтобы «брюхо» не болело.

Угадал я, судя по реакции генерала, достаточно точно, однако предложенная мною диета ему не понравилась.

— Что за глупость такое кушать, — недовольно сказал он, как бы отвергаю саму идею питаться не по «Домострою».

— Зато живот не будет болеть, и на десять лет дольше проживете.

— Ладно, подумаю. А так помочь можешь?

— Могу, но ненадолго.

— Молодец, что не врешь. Помоги, хоть насколько. Совсем брюхо меня извело.

Пришлось тут же браться за лечение. Мы прошли в малую гостиную, Салтыков лег на диван, и я занялся своим шаманством.

Когда лечение начало действовать и живот у губернатора перестал болеть, я, между пассами, рассказал о своем деле.

— Слышал, — хмуро сказал старик. — Противу правил посылали за твоей женой моих кирасиров. Исправника и то много было. Да то не мои дела, это в Питере фантырберией занимаются. А ранам потрафить можешь? — сменил генерал тему разговора.

— Попробую. Разденьтесь.

Генерал кликнул вестового «казачка» лет семидесяти от роду, и тот помог ему раздеться. Я увидел тело человека, знавшего войну не понаслышке. Покромсали его враги жестоко, однако для своих шестидесяти девяти лет и перенесенных ранений он был еще хоть куда.

— Вам, Иван Петрович, нужно больше двигаться и правильно питаться. Не мешало бы съездить в Пятигорск или в Баден-Баден на воды. Тогда цены вам не будет.

Обращение запросто по имени-отчеству, генерала от кавалерии покоробило — привык к величаниям, однако вида не подал, только слегка пошевелил мохнатой бровью.

— А брюхо-то совсем прошло, — удивленно сказал он, наблюдая за моими пассами, — и раны не ноют. Пойдешь ко мне на службу? — неожиданно предложил он.

— Не пойду. Служить бы рад, прислуживаться тошно, — процитировал я из комедии только-только родившегося Александра Грибоедова.

Такой ответ Салтыкову не понравился. Видно, усмотрел намек. Шестьдесят тысяч душ крестьян и имения одними ратными подвигами не выслужишь. Да и то, сказать, Салтыков хоть и фельдмаршал, да не Суворов. Пришлось, поди, за богатство дугой прогибаться.

— Ну, как знаешь. Силком тащить не буду. Другие бы за счастье почли. А с женой твоей дело темное, кто-то напел государю в уши, что она вроде Таракановой, на престол претендовать хочет. Сие слыхал от самого Безбородко. Этот всё знает.

Самые худшие мои предположения подтвердились.

— Ее в крепостные сдали, грамоте не научили, за солдата замуж выдали, какие там претензии! — не сдержав эмоций, воскликнул я.

— Не все государи сами управляют. Деда ее, хоть и был с младенчества в крепости сидючи, убогим, на престол насильно посадить хотели. Смуту затеять дело не хитрое. Пугач вон Петром Третьим представлялся, целую войну затеял. Государя нашего не всяк понимает, что он для блага любезного нашего Отечества делает, от того недовольные есть, а тут слух пошел, что внучка законного императора, муку и смерть принявшего, появилась, за народ ратует. Поди, мало для смуты?!

— Так что же мне делать?

— Государь напрасно сироту не обидит, — уклончиво ответил Иван Петрович. — Напишу письмо к Безбородко, он старик мудрый, может, чем и пособит. Да ты сам напрасно голову под топор не суй, глядишь, возомнит кто, что сам в цари метишь…