Кодекс чести

Емеля не ответил, а ноги его встали широко и устойчиво. Раздался короткий свист кнута и отвратительный звук удара. Меня всего передернуло, и я с трудом сдержался, чтобы не выскочить из-под лавки и не прекратить пытку. Мычание, слышимое до сих пор, как по команде прекратилось. Откуда-то сверху на грязный пол полилась струйка крови.

— Никак помер? — удивленно сказал палач. — Он, поди, хворым был, а теперича скажете, вашество, что опять я виноват.

— Не может того быть, чтобы умер, это он в обмороке. Сними его, как очнется, воды не давай, а раны солью посыпь и свяжи хорошенько. Я вечером приеду, с ним поболтаю.

Ноги в панталонах и сапогах задвигались по полу и в сопровождении онуч вышли в сени.

Через пол мне было слышно, как затопали лошадиные копыта по земле.

Я выполз из-под лавки и встал на ноги, машинально отряхивая с себя пыль и паутину. Посередине комнаты безжизненно висел на вывернутых руках брянский дворянин.

Он был в окровавленной рваной рубахе. По модным, узким панталонам и балетным туфлям струилась кровь и капала на пол.

Возвращения палача можно было ждать каждую секунду.

Я огляделся в поисках чего-нибудь тяжелого. Подходящих предметов было много. Не раздумывая, я вытащил что-то вроде дубинки из одной машины и встал за входными дверями. Через минуту в комнату просунулась заросшая волосами голова. Она принадлежала какому-то огромному человеку, которому пришлось нагибать голову, чтобы войти в достаточно высокий дверной проем. Я размахнулся дубиной и опустил ее на гулко откликнувшийся череп. Емеля замычал и рухнул наземь, не издав ни звука.

Глава пятая

Спасителем быть приятно; чувствуешь себя если не героем, то вполне достойным человеком. Даже когда удается вызволить из рук негодяев ничтожного человека, брянского дворянина Перепечина. Однако для полного ощущения своего героизма необходимы определенные условия: овации и восхищенные зрители. Ничего этого в пыточном застенке, увы, не было. Было же два бездыханных тела, огромное, сопоставимое по габаритам с японскими борцами сумо, и мелкое, сына неведомого мне поэта. Что с ними делать дальше, я и думал, стоя в полном сомнении, посередине замусоренной комнаты.

Немного придя в себя от неожиданных событий, я первым делом запер на внутренний засов входную дверь. Теперь, по крайней мере, можно было не ждать неожиданных визитеров. Следующим моим шагом было освобождение с дыбы Перепечина, по-прежнему висевшего на вывернутых руках. Веревочный блок, с помощью которого его подвесили к потолку, оказался прост в эксплуатации, нужно было только освободить зашплинтованный ворот и, придерживая ручку, дать опуститься телу. Что я и сделал, после чего мажордом оказался лежащим на полу, рядом со своим палачом. Тот лежал ничком, не подавая признаков жизни.

Впрочем, оба, и палач и жертва, были живы. Первый уже приходил в себя, зашевелился, скребя короткими толстыми пальцами по полу. Снова ударить по голове беспомощного противника я не смог. Остался один вариант, подвесить палача на место Перепечина. Я освободил руки брянского дворянина от затяжных петель и затянул их на запястьях Емели.

Российская изобретательность в содружестве с немецким техническим гением создали великолепную, простую в эксплуатации и эффективную машина для пыток. Основана она была на принципе подвижного блока с двумя шкивами и ворота, на который наматывалась веревка. Самозатягивающиеся петли можно было надежно закреплять в любом месте руки. Чем ниже к ладоням, тем сильнее выворачивались руки и, соответственно, больше мучений должна была испытывать жертва.

Ввиду необыкновенной физической силы палача, я набросил петли ему на запястья. Емеля от прикосновения к своим рукам очнулся, поднял кудлатую голову и открыл мутные после «нокаута» глаза. Я отскочил к вороту и начал быстро его вращать, выбирая слабину веревки.

— Ты — что? Ты — кто? — спросил палач вполне осмысленно, удивленно глядя на меня воловьими глазами.

— Дед Пихто! — ответил я скороговоркой, спеша намотать на ворот длинную веревку.

— Ты — как? — задал новый вопрос Емеля и, не дожидаясь ответа, неожиданно быстро вскочил на ноги и бросился в мою сторону.

При виде несущейся махины я внутренне дрогнул, но сумел подавить инстинкт самосохранения, не отскочил в сторону, а успел еще два раза провернуть ворот. Вероятно, для того, чтобы доставлять жертвам больше мучений, вал у ворота был тонкий и, соответственно, веревка наматывалась на него медленно.

Утробно ревущий мастодонт летел на меня, намереваясь размозжить о стену. Я сгруппировался, ожидая удара, но он не последовал. Емеля не достал до меня сантиметров пяти, коснулся холстиной рубахи и, отброшенный пружинящей веревкой, взвыв, отлетел назад.

Я с бешеной скоростью закрутил ручку ворота. Веревка быстро навивалась на вал, не давая палачу приблизиться ко мне. Он, нечленораздельно ругаясь, теперь метался посередине комнаты, пытаясь достать меня ногами. Потом заорал от боли и заплясал на месте. Ручка блока сделалась тяжелой и пошла с трудом — это начался подъем тяжеленного тела.