Изредка проезжали машины с военными. В некоторых сидели какие-то странные женщины в шинелях или кожаных пальто. На головах у них были фуражки со звездами.
Алеша прошел мимо синематографа, возле которого толклась толпа безобразно одетых и подвыпивших мужчин и женщин. Какая-то женщина крикнула ему вслед скабрезность и пьяно захохотала. Остальные ее поддержали.
«Господи, – с отчаянием думал Алеша, – что же такое творится с Москвой? Откуда повылезали все эти чудовища? Какое гнилостное болото их всех породило?»
На улицах лежал мусор. Дома выглядели какими-то неухоженными и заброшенными. Возле одного из особняков стояла изуродованная мебель – кресла и диваны с оторванной обивкой, шкафы и часы с дырами в тех местах, где полагалось быть инкрустации.
Увидев свой дом, Алеша почувствовал, как к горлу подкатил ком. Всего ничего времени-то прошло, а казалось, что уехал он из этого дома целую вечность назад – так все вокруг переменилось. Возле подъезда стояли солдаты в заношенных шинелях и курили папиросы. Алеша с тяжелым сердцем прошел мимо.
На грязный, неухоженный, голодный город спускались сумерки. На Тверской Алешу пробил озноб. Он пошевелил плечами, огляделся по сторонам и увидел покосившуюся вывеску «Кафе поэтов». Рассудив, что там можно погреться, Алеша открыл тяжелую деревянную дверь и шагнул внутрь.
Зала была небольшая и тесно набитая народом. Алеша пробрался на свободный стул, сел, пробормотав слова извинения двум молодым людям, которых пришлось слегка потеснить (один из них сурово посмотрел на Алешу сквозь круглые стеклышки очков, а второй весело ему подмигнул).
На эстраду выбежал молодой человек с вьющимися каштановыми волосами. Он обвел всех светлыми, лучистыми глазами и заговорил неуместно веселым голосом.
– Товарищи! Друзья! Я с удовольствием представляю вам нашего следующего гостя. Многие из вас хорошо его знают, а те, кто не знает его лично, безусловно, знают его стихи. Осмелюсь утверждать, что он лучший поэт современности, хоть иные из присутствующих могут это оспорить. Прошу вас, друзья, встречайте – Сергей Есенин!
Публика жидко зааплодировала. На эстраду, споткнувшись о ступеньку, взошел невысокий, скуластый блондин лет двадцати пяти в белой шелковой рубашке и темном галстуке, завязанном бантом. По шальному взгляду его было видно, что он слегка пьян. Блондин ослабил пальцами ворот рубашки, потом повел подбородком из стороны в сторону, словно и ослабленный ворот продолжал давить ему на горло. Затем вскинул светлую голову, слегка отвел в сторону руку и начал читать – хрипло, с каким-то истерическим надрывом, словно был чем-то сильно обижен:
Концовку блондин прочел особенно надрывно, переходя уже на неистовый и хриплый вскрик.
На этот раз публика зааплодировала более живо. Алеша, однако, хлопать не стал. От стихов блондина на душе у него стало еще чернее и тоскливее. Некоторое время Алеша сидел задумчиво. Потом вдруг его отвлекли от размышлений слова сидящего рядом молодого человека, того, что был в круглых очочках.
– В феврале прошлого года генерал фон дер Гольц оккупировал всю Латвию, – тихо говорил очкарик. – И что, вы думаете, сделала латышская армия? Что сделали сорок тысяч обученных нами и вооруженных нами стрелков? Стали сражаться за свою родину? Черта лысого! Они ее бросили к свиньям и в полном составе переправились в красную Россию – сражаться за упрочение большевистской власти. Стали ее костяком, хребтом и клыками. Э, да что говорить. Они и сейчас для себя самую кровожадную работу нашли. В ВЧК. Трупы замученных людей оттуда телегами вывозят, я сам видел.