Кочубей

Но упрямый король, счастливый и гордый своею раною, истекая кровью, всё-таки не прямо отправился в свою главную квартиру, а поскакал по лагерю посмотреть, что там делается.

Рана между тем делала своё дело. Нога воспалилась, страшно распухла, и нужно было разрезывать сапог. Оказалось, что кости в лапе были раздроблены; нужно было вынимать осколки и делать глубокие разрезы в ступне. А он, как ни в чём не бывало: весел!

   — Режьте, режьте, живее, ничего! — ободрял он хирурга, любуясь операцией.

   — От чадушко! И бисова ж дитина! — невольно проворчал по-своему, по-украински, Мазепа, дивуясь на эту «бисову дитину».

   — Что говорит гетман? — спрашивает чадушко.

   — Благоговеет перед вашим величеством! — был латинский ответ, заменивший «бисову дитину».

В это время в палатку, где происходила операция, заглянул Орлик, знаками приглашая Мазепу выйти. Гетман вышел. У палатки стоял знакомый нам коробейник.

   — Ну, что, был? — нетерпеливо спросил Мазепа.

   — Были-с, ваша милость, — тряхнул волосами коробейник.

   — И её видел?

   — Как-ж-с, видали-ста... Приказали кланяться и на подарочке благодарить.

   — И она здорова?

   — Ничего-с, слава Богу, во здравии... только об вашей милости больно убиваются.

У Мазепы ус дрожал, и пальцы хрустнули, так он стиснул руку другою.

   — А что москали? — спросил он после минутного молчания.

   — Царя ждут в город... Онамедни, сказывают, боньбу из-за Ворсклы бросил в город, а она, боньба, пустая, а в боньбе грамоту нашли: что потерпите-де, мол, маленько, на выручку иду.

Мазепа задумался на минуту.

   — Ладно, ступай в мою ставку, — сказал он и вошёл в палатку короля.

Карл, которому в это время перевязывали ногу после операция с мертвенно-бледным лицом, видимо, искажённым страданиями, которых он, однако, не хотел из упрямства обнаружить, с блестящими лихорадочным огнём глазами рассматривал только что вынутую из ноги пулю.

   — Какая славная пуля! — говорил он словно в бреду. — А помялась немножко... Посмотри, Реншильд, какой дорогой алмаз...

Реншильд нагнулся и ничего не сказал. Он только вздохнул.

   — Проклятый кусок! — проворчал Левенгаупт, тоже нагибаясь к чёрному кусочку свинца, помятому и окровавленному:

   — Зачем проклятый, фельдмаршал? — возразил безумный юноша. — Я велю оправить её в золото и буду носить в перстне, это моя гордость, мой драгоценный алмаз.

   — Да, ваше величество, это великая истина — подтвердил Мазепа, тоже всматриваясь в пулю, — О! Это королевская регалия... Только это не нашего, не казацкого литья, а московского... Эту пулю, ваше величество, надо вделать не в перстень, а в корону... это драгоценнейший диамант в короне Швеции, он будет светить вечно во славу Карла XII.

Карл даже приподнялся на постели и глядел безумными глазами на Мазепу.

   — О, да! Мой гетман прав! — воскликнул он восторженно, хотя слабым голосом. — Мой мудрый Сократ всегда скажет что-нибудь умное... Да... да... эту пулю надо вделать в мою корону, в корону Швеции... это лучший перл в истории Швеции...

   — И с кровью, ваше величество, — прибавил гетман.

   — Как с кровью? — Он глядел на Мазепу, видимо, не понимая, почти в бреду.

   — С кровью вашего величества пуля эта должна быть вделана в корону Швеции.

   — Да... да-да... О, великий ум у гетмана, великий! — бормотал король, всё более слабея.

   — И вокруг этой окровавленной пула, — продолжал Мазепа, — будет вырезана, ваше величество, надпись: Sangius regis Caroli Duodecimi sanctissima, pro Scandinaviae et omnium regionum Septentrionalium gloria cum virtute heroica effusa».

   — Да!.. Да!., pro gloria, pro gloria aeterna... in omnia calcula suesulorum...

Далее он не мог говорить. Железная голова опрокинулась на подушку, Карл лишился сознания.

Когда через несколько минут его привели в чувство, доктор сказал: «Вашему величеству несколько дней строго запрещается всякое умственное занятие и физическое движение... Это запрещаю не я, а медицина»...

   — Медицина мне не бабушка! — возразил упрямый король. — Слава Швеции для меня старше медицины.

   — Так слава Швеции запрещает вам это! — строго сказал старый Реншильд.

   — Хорошо, славе Швеции я повинуюсь, — уступил упрямый швед, — но что я буду делать?

   — Лежать и сказки слушать.

   — Да-да, сказки... я люблю сказки о богатырях... Так пошлите ко мне моего старого Гультмана: пусть он рассказывает мне сагу о богатыре Рольфе Гетриксоне, как он одолел русского волшебника на острове Ретузари и завоевал Данию и всю Россию...

Мазепа только головой покачал... «Ну вже ж и чортиня!.. Из одного, десь, куска стали выковав коваль и сего, маленького, и того — великого... Ой-ой-ой! Кто кого — кто кого?» — саднило у него на сердце.

Вошёл Гультман, нечто бесцветное, грязноволосое, красноносое и с отвисшего нижнего губою. Глянув на короля, Гультман укоризненно покачал головой.

   — Ты что такой сердитый? — весело спросил его Карл.

Гультман не отвечал, а, ворча что-то под нос, начал сердито комкать и почти швырять платье короля, разбросанное в разных местах палатки. Карл улыбнулся и подмигнул Реншильду.

   — Гультман! А Гультман! Ты что не отвечаешь, старина? — снова спросил король.