Кочубей

   — Слушай, Мотя, моя милая Мотя, ты уже не доня моя теперь, ты — моя Мотя!.. Я во всём откроюсь перед тобою, как уже перед моею царицей; суди поэтому, как я люблю тебя: говорю тебе, я задумал великое дело! Ты сама видела и знаешь, что Польша, Швеция, Турция и Крым любят меня, и все меня боятся. Король шведский верный друг мой, Московский царь — мой враг; Мотя, моя милая! Со мною заодно Швеция и Польша, заодно будут Турция и Крым, соберутся войска в гетманщину со всех сторон, закипит война, сам поведу полки в Московщину; там все, кто враг Петру, — зичливые приятели и верные други и приятели Мазепы; а ты сама знаешь, сколько у Петра врагов — все то наши: сами все руками отдадут — сам возьму рушницу и буду впереди всех — завоюем Москву... и тогда короли наложат на эту седину корону! Вот что я затеял.

   — Я поеду в Москву? Я буду видеть, когда тебя сделают царём — поеду я с тобой?

   — Пожалуй; ну слушай же: тогда в моих руках будет Москва и гетманщина, и буду я царём великим и сильным, Польша будет у ног моих — Крым мы завоюем о Карлом, Турция сама нам поддастся, не ей воевать тогда с нами, и будет два царства великих — шведское и моё... и ты будешь моею царицей, Мотя моя милая, ты будешь моей царицей!

Он целовал её, Мотрёнька восторженно улыбалась.

   — Скоро ли это будет! Ты сидишь в Батурине и не едешь на войну. Поезжай, и я поеду с тобой... я не останусь здесь.

— Но как же я возьму тебя? Сам я скоро поеду.

   — Как меня ты возьмёшь? Требуй у отца и матери, чтоб они отпустили меня, ты гетман и крестный мой отец — могут ли они отказать тебе... а не то я тайно поеду с тобой.

   — Тайно — нехорошо: надо просить, а если откажут?

   — Нет!

   — Ну, я буду просить — нарочно приеду к ним, и завтра же.

   — И хорошо. Когда ты будешь царём, венчаться мы будем в Москве? — спросила Мотрёнька и внимательно смотрела на него своими прекрасными глазами. — Матушка мне говорила, что в Москве жить страшно: там живут одни москали.

   — В Москве! В Москве! Пусть Москва меня венчает!..

   — А жить где будешь?

   — В Москве и здесь!

   — По-царски будем жить!.. Скорей же! А то от нетерпения я не дождусь — умру от тоски.

Через некоторое время, Мотрёнька, исполненная сладких мечтаний, сидела уже в своей комнатке; вслед за нею вскоре возвратились мать и отец.

Услышав, что в другой комнате Любовь Фёдоровна говорила Василию Леонтиевичу о чём-то с большим жаром и часто упоминала имя гетмана, Мотрёнька тихонько подошла к притворенной двери, приложила своё раскалённое ушко к скважине и начала вслушиваться в разговор.

   — Теперь всем, просто всем известно, что он хочет изменить царю. Заленский то и дело, говорят, ездит в Польшу; от шведского короля каждый день приезжают в Гончаровку послы, к крымскому хану и на Запорота отослали двух сердюков, и говорят, скоро поедет а Орлик; пора, Василий, пора царю писать донос!

   — Ещё не пора, душко, обожди немного, нет у нас помощников!

   — Пора, я тебе говорю!

   — Ей-ей не пора; дай разгореться пожару да обдумать дело!

— Горит уже и так по всей гетманщине, что долго думать!

   — Нет ещё, тлеет, а не горит.

   — Да когда же будет пора? Ах, Василий, Василий, дождусь ли я радостного дня, когда ты будешь гетманом, а я гетманшей — когда заблестит в твоих руках золотая булава?..

   — Любонько, Богу молись. Он всё даст, и скоро даст!

   — Терпения не стает...

   — Больше терпела, меньше терпеть.

   — Когда бы твои слова да была правда!

   — Правда, правда!..

   — Тогда Мазепу в Москву — и голову отрубить... на куски разорвать, чтоб не жил на этом свете.

   — Ему этого ожидать!

   — Так и следует изменнику!

   — Таки-так!

В беспамятстве отскочила Мотрёнька от дверей, убежала в сад, прилегла в шатре на диване и долго не могла прийти в себя; так сильно поразил её слышанный разговор отца и матери.

«Что делать мне теперь... они узнали о тайном замысле гетмана — собираются погубить его. Мать требует, чтобы отец написал донос на гетмана... О, это ужасно — это бесчеловечно, они не знают, что дочь их живёт для гетмана, что он — все её мысли, её заветные мечты, надежда, её радость... не знают, какой гибельный удар и для кого они готовят...»

Мотрёнька склонила голову на стенку дивана и впала в бесчувственное состояние; снова очнулась, и опять страшно закипела её кровь, сердце сильно забилось, и она не понимала себя; придумывала средства, как предупредить наступающее горе, и всё, что ни представлялось рассудку её, казалось слабым, недействительным; открыть ли эту затею Мазепе, любимому Мазепе? Но это было бы предательство родной матери; умолчать? Значит, погибнуть самой вместе с гетманом; просить ли мать, чтоб оставила задуманный ею план?.. Но мать отвергнет просьбы дочери, отречётся — проклянёт её. Мотрёнька хорошо знала гордый характер матери, и поэтому решила молчать обо всём слышанном, но торопить гетмана, чтобы скорее приводил в исполнение задуманный им план. Не дожидаясь дня, когда все улеглись спать, полетела к нему.