Кочубей

   — Первая буря лишила вас мужества, и вы упали духом от града, а я презираю громы и молнии, — сказал Мазепа. — Вы осмеливаетесь роптать и плачете о рабстве, страшась изгнания... Малодушные!.. И вы дерзаете помышлять о независимости!.. Теперь вижу, что эта пища не по вашим силам и что я должен был поступать с вами не как муж с мужами, а как лекарь с больными, как нянька с ребёнком! В нескладном вашем ропоте вам бы надлежало вспомнить обо мне, сравнить участь нашу и тогда, может быть, рассудок просветил бы вас и вы устыдились бы своего малодушия... Подумал ли хотя один из вас о том, что я вытерпел без ропота, без жалоб, противупоставляя ударам судьбы мужество, о которое должны сокрушиться наконец её орудия! Вспомни, что была Малороссия при прежних гетманах. Я украсил, укрепил и населил город, ввёл порядок в управлении войсковым имуществом, обогатил казну, защитил слабого от сильного, учредил школы, просветил целое поколение — и народ забыл всё это, оставил меня, предал в ту самую пору, когда я требовал содействия его для увековечения моих трудов, для его блага! Я обогатил духовенство, построил храмы Божии, украсил их — и духовенство прокляло меня, тогда как я вооружался на защиту их достояния! Собранные неусыпными трудами моими сокровища — расхищены, домы мои ограблены, вотчины у меня отняты, и имя моё, которое в течение двадцати лет произносимо было с уважением в целой России, — предано посрамлению, лик мой пригвождён к виселице!.. Мало этого!.. Неумолимая судьба не удовольствовалась этими сердечными язвами; она хотела испытать меня в самом сильном чувстве — и лишила меня последней отрасли... Дочь моя, моя Наталья, единственная радость моя в жизни, погибла в муках, от моей ошибки, от забвения, которое должно приписать какому-то чуду — и я не умер от горести... я даже не пролил слёз перед вами... не показал вам грустного лица, сокрыл отчаянье во глубине души моей — и молчал! Вы похваляетесь вашим мужеством в боях и не стыдитесь унывать в бедствии. Но истинное мужество, сущее геройство, есть бодрость в несчастии, ибо меч и пуля уязвляют только тело, а несчастие поражает душу... Я устоял противу бури и надеюсь, что она превратится в попутный ветер. Ещё не всё погибло — когда я жив! Правда, что король шведский опрометчив, упрям, самонадеян — но он герой на поле брани и своим гением может склонить победу на свою сторону, а от одной решительной победы зависит участь этой войны, ибо тогда откроются нам сообщения с Польшей и Швецией, и мы воскреснем... Если же царь одержит победу, то и тогда не всё погибло для вас! Кто бы ни царствовал в Польше, на что бы ни решились Порта и Крым в сей войне, они никогда не могут благоприятствовать возвышению России, и если я предложу им основать гетманщину, новое казацкое войско в Польской Украйне и в степи Запорожской, чтоб противопоставить оплот русскому могуществу, — они с радостью согласятся. Я имею друзей в Молдавии и в Валахии и сохранил ещё столько денег, чтоб склонить визиря на избрание меня в господари одного из сих княжеств... Я открыл пред тобою душу мою, Орлик, ибо уверен, что ты мне предан... Итак, мужайся, перестань скорбеть и надейся на эту голову!

Орлик, не говоря ни слова, поцеловал руку Мазепы, который, представляя самолюбивые замыслы спои под покровом любви к отечеству и исчислив страдания свои, возбудил жалость в душе своего приверженца, а надеждами на будущее — воскресил в нём увядшее мужество.

   — Если б все наши старшины могли понимать вас!.. — сказал Орлик.

   — Пусть они не чуждаются меня, пусть приходят ко мне для излияния своих горестей и сомнений, и я успокою их. Тебе, Орлик, поручаю сблизить меня с ними. Мы здесь не в Батурине. Вход ко мне не возбранён друзьям моим...

Вошёл полковник Герциг и сказал:

   — Король возвратился из разъезда. Он разбил русскую партию и привёл пленных. От них узнали мы, что сам царь пришёл к Полтаве с войском, которое простирается до семидесяти тысяч человек!..

   — До семидесяти тысяч! — воскликнул Мазепа. — Что ж король?

   — Рад-радёхонек! — отвечал Герциг, пожимая плечами. — Он прислал к вам старого нашего приятеля, немца Л ей стен а, который был у нас в плену и по вашему ходатайству помещён в царском войске. Он передался к вам добровольно и хочет переговорить с вами...

   — Где он? Позовите его! — сказал Мазепа с нетерпением. — А вы, друзья мои, оставьте меня наедине с немцем!

Орлик и Герциг вышли из палатки и впустили перемётчика, который был в русском офицерском мундире, со шпагою.

Мазепа встал с кресел, распростёр объятья и, прижав к груди Лейстена, сказал:

   — Приветствую тебя, верный друг мой, и благодарю за верную службу!

   — Служба моя кончилась! — отвечал Лейстен. — Я делал всё, что мог, уведомлял вас при каждом случае обо всём, что мог узнать, и теперь должен был явиться к вам лично...

   — Обещанное тебе награждение готово, любезный друг, — сказал Мазепа, прервав речь Лейстена. — Хотя русские ограбили меня, но у меня ещё есть столько, чтобы поделиться с друзьями моими.