Кочубей

   — Воспользуемся случаем, пока изверг не раздумал! На свободе придумаем что-нибудь лучшее. Была бы голова на плечах, а Наталия будет наша!..

Вдруг послышался шорох и шаги бегущего человека.

— Спасайся, Богдан! Вот бегут сердюки! Они, верно, слышали шум и боятся за меня... Ещё минута, и я не в силах буду даровать тебе жизнь...

Товарищ Огневика насильно увлёк его за вал, и они быстро покатились вниз...

Мазепа с улыбкой смотрел им вслед, приговаривая про себя: «Не уйдёшь от меня, голубчик, и с твоею ведьмою! Я вас отправлю вместе!» Едва он успел повернуться, кто-то с разбегу чуть не сшиб его с ног. Он схватил за руку... Это была Наталия!

   — Поздно, милая! — сказал Мазепа... Она ахнула и упала без чувств на землю.

С великим трудом Мазепа дотащил несчастную дочь свою до дому, разбудил немого татарина, спавшего всегда в ближней комнате; возле его спальни, и с помощью его привёл её в чувство.

   — Поди, дочь моя, и успокойся, но не гневайся, на меня за то, что я приму меры предосторожности, чтоб воспрепятствовать тебе к вторичному покушению обесславить себя и меня бегством.

Мазепа взял связку ключей, велел татарину светить и повёл Наталью чрез все комнаты, в башню. Вошед в одну обширную и хорошо убранную комнату, возле архива, где незадолго пред сим жил один из его секретарей, Мазепа указал на софу и сказал:

   — Отдохни здесь, милая дочь! Завтра мы переговорим с тобою! — Замкнув дери снаружи железным запором и двумя замками, Мазепа возвратился в свою комнату.

Он не успел ещё раздеться, как сторожевой урядник от ворот постучался в двери. Мазепа вышел к нему. Урядник доложил, что генеральный писарь Орлик с племянником его, Войнаровским, прискакали верхом из Батурина и требуют, чтоб их немедленно впустили в замок и разбудили гетмана.

Сердце Мазепы сильно забилось.

   — Впусти их и скажи, что жду их в моей почивальне.

Выслав Войнаровского к князю Меншикову для шпионства и обмана, Мазепа велел ему оставаться до тех пор в русском лагере, пока сам он не выступит в поход и не перейдёт чрез реку Сожу. Мазепа предчувствовал, что внезапное возвращение Войнаровского не означает добра. С нетерпением ожидал он его появления.

Вскоре Орлик и Войнаровский предстали пред Мазепою, и он, взглянув на них, убедился, что не обманулся в своём предчувствии. Орлик и Войнаровский не могли скрыть своего страха и горести. Войнаровский поцеловал руку дяди и сказал печально:

   — Дурные вести!

   — Не торопись, племянник, и отвечай основательно и хладнокровно на мои вопросы. Что ты услышал дурного?

   — Замысел наш, отложиться от России, известен князю Меншикову, — отвечал Войнаровский.

   — Каким же образом он объявил тебе об этом?

   — Он мне ничего не объявил, но я узнал это от приближённых его, моих приятелей.

   — А что же сказал сам князь, отпуская тебя в обратный путь?

   — Он мне не мог ничего сказать, потому что я не видал его перед моим отъездом.

   — Как? Ты уехал не простившись с ним!..

   — Меня предостерегли, что князь намерен задержать меня и пытать. Я тайно бежал из русского лагеря.

   — Так уж дошло до того, что хотят пытать родного моего племянника!.. Кто же надоумил князя?

— Русский генерал Инфлант поймал под Стародубом поляка Улишина, посланного к вам Понятовским с письмами и словесным поручением. Несчастного пытали на огне, под виселицей, и он сознался, что слышал от Понятовского, что вы присоединяетесь к шведам. Письма Понятовского к вам также объясняют многое. После этого князь Меншиков велел взять под стражу и пытать Войта Шептаковского, Алексея Опоченка, приятеля управителя ваших вотчин, Быстрицкого, которого бегство к шведам также известно в русском лагере. Опоченко не вытерпел истязаний и сознался, что Быстрицкий в проезд свой к шведам был у него, объявил ему, что едет к неприятелю по вашему поручению и что вы ждёте только вторжения Карла в Украйну, чтоб восстать противу царя Московского. Во всех этих дознаниях князь Меншиков хотел удостовериться моими показаниями, и уже определено было исторгнуть из меня истину огнём и железом. Князь послал к царю нарочного с донесением обо всём случившемся и с просьбою о позволении взять вас немедленно под стражу... — Войнаровский замолчал, и Мазепа, который слушал его хладнокровно, сложив крестом на груди руки в устремив на него неподвижный взор, сказал:

   — А ты безрассудным своим бегством подверг меня бóльшему подозрению, нежели незначащий чиновник и польский шпион своими показаниями!

   — Неужели мне надлежало ждать, пока меня станут пытать?

— А почему ж нет? Регулы и Курции шли бесстрашно на верную погибель и мучения для славы и чести отечества, а мы не можем выдержать пытки!.. Где же та римская добродетель, которою ты похвалялся? Осталась в школе, вместе с учебною книгою!.. — Мазепа насмешливо улыбнулся. — Да, племянник! Если бы ты выдержал пытку и не сознался, то опровергнул бы все доносы и подозрения...

   — Я не предполагал, признаюсь, чтоб вы требовали от меня такой жертвы, — сказал Войнаровский с досадою.