Кочубей

   — Кто вы таковы и что за важное дело имеете сообщить мне? — сказал гневно монах, зевая и потягиваясь. — Говорите скорей, мне некогда... — Сильная зевота с рёвом прекратила его речь.

Мария быстро взбежала на крыльцо, приблизилась к монаху и сказала ему на ухо:

   — Здесь находится пленник Мазепы, Палий. Позвольте моему товарищу повидаться с ним и переговорить наедине,c четверть часа!..

Монах отступил на три шага, протёр глаза и уставил их на Марию.

   — Кто ты такова и как смеешь просить об этом! В своём ли ты уме?

   — Кто я такова, для вас это должно быть всё равно, преподобный отче, — отвечала Мария, — а что я не сумасшедшая, это может засвидетельствовать вам Рифка...

При сём имени монах встрепенулся и как будто проснулся.

   — Говори тише, окаянная женщина! — проворчал он. — Если Рифка изменила мне, чёрт с ней; я более не хочу знать её, — примолвил настоятель. — Поди и скажи ей это. Я не смею никого допустить к Палию, без позволения гетмана. Ступай себе с Богом... — Монах хотел уйти, Мария остановила его за руку.

   — Вы должны непременно исполнить моё желание, преподобный отче, если дорожите своею честью, местом и даже своим существованием, — сказала она тихо. — В моих руках находятся вещи, принесённые в дар монастырю Сапегою, которые вы подарили Рифке и объявили, что они украдены. Мне известно, что вы на деньги, определённые на подаяние неимущим, выстроили ей дом и содержите её из доходов монастырских вотчин. Сверх того, у меня в руках та бумага, которую вы подписали так неосторожно, в пылу страсти, за три года пред сим! Если вы не исполните моей просьбы, завтра же обвинительный акт с доказательствами будет послан к примасу королевства. При этом уведомляю вас для предосторожности, чтоб вы не погубили себя опрометчивостью, задумав покуситься на мою свободу, что все эти вещи и бумаги хранятся в третьих руках и что это третье лицо, не причастное нашей тайне, имеет приказание выслать бумаги к примасу, когда я не возвращусь через два часа. Пыткою же вы не выведаете от меня, у кого хранятся обвинительные акты, потому что вот яд, которым я в одно мгновение прекращу жизнь мою, если вы на что-либо покуситесь... Что бы вы ни затеяли, дело пойдёт своим чередом...

   — Дьявол меня попутал, — шептал монах, ломая руки, — и вот он является мне олицетворённый в том же образе, в котором соблазнил меня! Чувствую, что я заслужил это наказание! Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa! — проворчал монах, ударяя себя в грудь. — Слушай, ты демон или женщина! Скажи мне, за что Рифка изменила мне? За что предала меня? Нечистое племя Иуды, порождение демонское! Так, поистине только женоотречение может доставить счастие и спокойствие на земле! Будьте вы прокляты, женщины, изменническое отродие Евино, игралище змеиное!

Монах бесновался, а Мария улыбалась.

   — Успокойся, преподобный отче, — сказала она. — Рифка не изменила и не изменит вам. Я нечаянно открыла эту тайну, которая сохранится навеки, потому что я одна знаю её, и поклянусь вам, что никому не открою и не употреблю в другой раз в свою пользу.

   — Делать нечего, пусть исполнится твоё желание! — сказал монах и, сошед с крыльца, дал знак рукою Огневику, чтоб он следовал за ним. — Останься здесь, — примолвил он, обращаясь к Марии, и пошёл с Огневиком к церкви.

На паперти церкви, где стояла стража, монах велел Огневику сложить оружие, сказав, что это необходимое условие, и клянясь, что он не подвергнется никакой опасности, Огневик не противился и вошёл в церковь безоружный.

Одна только лампада теплилась перед главным алтарём и бросала слабый свет на высокие своды и готические столпы. Монах провёл Огневика между рядами лавок, за перила, отделяющие священнодействующих от молельщиков в католических храмах, взял фонарь, стоявший у подножия жертвенника, зажёг в нём свечу и велел Огневику поднять дверь в помосте, ведущую в подземный склеп, где хоронят знатных и богатых католиков за большую плату.

   — Возьми этот фонарь и спустись по лестнице. Направо, в углу, ты найдёшь того, кого желаешь видеть.

Вошед в подземелье, Огневик очутился посреди гробов, поставленных рядами, между которыми едва можно было пройти боком.

   — Батько, где ты? — сказал Огневик громко.

— Здесь! — раздалось в углу. Огневик пошёл на голос.

В крепком, новом дубовом гробе лежал несчастный Палий на спине, окованный крепко по рукам и по ногам. Крыша на гробе была отодвинута настолько, чтоб узник мог дышать свободно. Огневик, взглянув на Палия, не мог удержаться и в первый раз в жизни зарыдал. Поставив фонарь, он бросил крышу с гроба и прижался лицом к лицу своего благодетеля, орошая его своими горючими слезами.

   — Ты плачешь! — сказал Палий. — Итак, ты не изменил мне!

   — Неужели ты мог подумать это, мой благодетель, мой отец? — возразил Огневик, рыдая.

   — Думал и верил, потому что ты меня довёл до этого своими советами...

   — Я был обманут, опутан, ослеплён любовию... — сказал Огневик, утирая слёзы.

   — Постой! — сказал Палий, — Если ты не причастен к Мазепиным козням, то каким же образом ты попал сюда?