Читаем Книги: Все тексты полностью

Книги: Все тексты

В то историческое время партия в стране была всего одна, но такая большая, что даже беспартийные не знали, куда от неё деться. Через неделю Фишман, Додик и Кузякин вылетели из клуба санэпидемстанции, как пули из нарезного ствола…

С тех пор прошло три пятилетки и десять лет без руля и ветрил.

Теперь в бывшем клубе санэпидемстанции обитает казино со стриптизом — без фикуса, но под охраной. В школе, откуда выгнали Фишмана с Кузякиным, сняли портрет Брежнева, повесили портрет Горбачёва, а потом сняли и его. Лейтенант Зобов, оформлявший привод, стал майором Зобовым, а больше в его жизни ничего не произошло.

Вася Кузякин чинит телевизоры.

Он чистит пайки, разбирает блоки и заменяет кинескопы, а после работы смотрит футбол. Но когда вечером в далёком городе Париже, в концертном фраке выходит на сцену Лёня Фишман и поднимает к софитам сияющий раструб своей трубы:

— Пу-дабту-да!

Вася вскакивает среди ночи:

— Туду, туду, бзденьк!

— Кузякин, ты опять? — шёпотом кричит ему жена. — Таньку разбудишь!

— Да-да… — рассеянно отвечает Кузякин.

А в это время в Канаде среди бела дня оцепеневает у своей бензоколонки Додик, и клиенты бешено давят на клаксоны, призывая его перестать бумкать губами, открыть глаза и начать работать.

— Сволочь, — бормочет, проснувшись в Марьиной роще, пенсионер Степанов, — опять приснился.

<p>Начало</p>

В детстве мы видим мир перевёрнутым.

Вы еще не забыли эту кошмарную картинку? Перевёрнутое окно с перевёрнутыми деревьями, солнце восходит вниз, и где-то под тобой — перевёрнутые родители с перевёрнутыми лицами… Я как только увидел их, сразу заплакал. Я еще не знал, что у них не только лица перевёрнутые, но и мозги набекрень.

Когда я заплакал, они сунули мне в рот пустышку. Я ее выплюнул, и мне вставили её снова, и я снова выплюнул. Говорят, некоторых пустышка успокаивает. Не знаю, не знаю… По-моему, это издевательство над человеком. Это легче всего — заткнуть рот, тем более — спелёнутому по рукам и ногам. Мне всунули соску в третий раз, и я смирился. А что делать? Их много, я один… В конце концов, можно и пососать.

В общем, я быстро понял, куда попал.

Когда вместо мамы мне дали молочную смесь «Малыш» с толстячком кирпичного цвета на коробке, я пошел пятнами от возмущения. Я кричал на весь этот перевёрнутый мир, но никого не переубедил. Голод не тётка, и я выпил всю бутылку, и стал такого же цвета, как тот, что на коробке. Я потом часто видел этот цвет. На знаменах. Там наверху ещё было два орудия труда шестнадцатого века — серп и молот. Ими тут трудятся до сих пор.

Я пил молочную смесь, без остатка перерабатывая её в содержимое пеленок. Я сразу понял, что жизнь — это грязное удовольствие, но выхода уже не было. Тут ведь как? Вылез куда ни попадя вперед головой — всё! Обратно не пустят.

В восемь месяцев я пошёл. Вокруг ахали: как рано, как рано! Какой там рано! Я хотел поскорее уйти куда-нибудь подальше отсюда, но меня догнали и отшлёпали.

В промежутках между шлепками мне разъяснили, что ходить можно только от песочницы до скамейки и обратно. Я подозревал, что как раз дальше и начинается самое интересное, но мне сказали, что там только дорога, по которой ездят специальные машины и давят отшлёпанных детей.

Через месяц, в сто восемнадцатый раз пройдя от песочницы до скамейки и обратно, я обкакался из чувства протеста, и меня тут же отдали в ясли. «Пускай приучается к коллективу!» — сказала бабушка.

Мне было интересно узнать, что такое коллектив, и я узнал. Коллектив — это вот что. Это когда ты садишься на горшок по команде, а потом терпишь до тех пор, пока опять не захочется всем.

Из яслей меня пульнули прямиком в детсад-пятидневку, откуда я вернулся в соплях, с ветрянкой и песенкой про дедушку Ленина в башке. Я спросил у мамы: как так получилось, что у всего детсада — один дедушка, да еще с лукавым прищуром? В ответ мама уронила кастрюлю и начала бить меня по попе, которая к тому времени была уже совершенно краснознамённого цвета.

К школе я был уже тёртый калач. Я умел плеваться и скрывать свои мысли, я знал годы жизни В.И.Ленина и несколько матерных словосочетаний — а что ещё нужно было здесь, чтобы выжить?

В детстве мы видим мир перевёрнутым. Потом начинаем вертеться в нём сами.

— Тук— тук— тук.

— Кто там?

— Это писатель Шендерович?

— Ну, допустим.

— «Допустим» — или писатель?

— Допустим, Шендерович. А вы кто?

— А мы, допустим, читатели.

— Вы что, умеете читать?

— Не все.

— Прочтите, что написано на стене.

— Там написано «Все козлы!» Это вы написали?