Книги: Все тексты

«Семёнов!

Пишут тебе тараканы. Мы живём здесь давно, и вреда от нас не было никому. Ещё ни один человек не был раздавлен, смыт или сожжён тараканом, а если мы иногда едим твой хлеб, то, согласись, это не стало тебе в убыток. Впрочем, если ты не хочешь есть с нами за одним столом, никто не станет неволить тебя — мы согласны столоваться под плитой.

Мы не знаем, за что ты так ненавидишь нас, за что терпели мы и голод, и индивидуальный террор — но химическое оружие, Семёнов! Тебя осудят в ООН, если только какая-нибудь гадина не успеет наложить вето.

Семёнов!

Мы хотим мирного сосуществования с различным строем и предлагаем тебе Большой Договор, текст которого прилагается.

Ждём ответа, как соловьи лета.

Тараканы».

ПРИЛОЖEHИЕ

Большой договор

Руководствуясь интересами мира и сотрудничества, а также желанием нормально поесть и пожить, Высокие Договаривающиеся Стороны принимают на себя нижеследующие обязательства.

Жильцы Тараканы:

1. Обязуются не выходить на кухню с 6-00 до 9-30 (в выходные — до 11–00), а также быстро покидать места общего пользования по первому кашлю.

2. Гарантируют неприкосновенность свежего хлеба и праздничных заказов в течение трёх суток со дня приноса.

3. Как было сказано выше, согласны обедать ниже.

Встречным образом Жилец Семёнов обязуется:

4. Перестать убивать Жильцов Тараканов.

5. Не стирать со стола, а стряхивать на пол сухой тряпочкой.

6. По выходным и в дни государственных праздников не выносить ведро перед сном, а вытряхивать на пол.

Подписи:

За Семёнова — Семёнов

За тараканов — Фома Обойный

Степан Игнатьич писал всё в двух экземплярах — писал ночами, на шкафу, при неверном свете луны, и мы притаскивали ему последние крошки, чтобы у лапок Степана Игнатьича хватило сил.

На обсуждение вопроса о том, кто передаст письмо Семёнову, многие не пришли, сославшись на головную боль. Кузьма Востроногий передал через соседей отдельно, что отказывается участвовать в мероприятии, потому что Семёнов может его неправильно понять. Решено было тянуть жребий, и бумажку с крестиком вытащил Альберт.

Мудрый Степан Игнатьич сказал, что это справедливо, потому что у Альберта всё равно тёща.

Мы сделали Альберту белый флажок, и под утро оставили его вместе с письмом дожидаться прихода Семёнова.

Описывать дальнейшее меня заставляет только долг летописца.

Едва Альберт, размахивая флажком, двинулся навстречу узурпатору, тот подскочил, издал леденящий душу вопль, взвыл, рванулся к столу и оставил от Альберта мокрое место. Сделав это, Семёнов соскрёб всё, что осталось от нашего парламентёра, текстом Договора и выбросил обоих в мусорное ведро. Потом он обвёл кухню дикими глазами и шагнул к подоконнику, на котором стояла штуковина с ядовитой струёй внутри.

Мы бежали, бежали…

Эпилог

Четвёртые сутки сижу я глубоко в щели и вспоминаю свою жизнь, ибо ничего больше мне не остаётся.

Родился я давно. Мать моя была скромной трудолюбивой тараканихой, и хотя ни она, ни я не помним моего отца, он несомненно был тараканом скромным и трудолюбивым.

С детства приученный к добыванию крошек, я рано познал голод и холод, изведал и темноту щелей, и опасность долгих перебежек через кухню, и головокружительные переходы по трубам и карнизу. Я полюбил этот мир, где наградой за лишения дня было мусорное, сияющее в ночи ведро — и любовь. О, любви было много, и в этом, подобно моему безвестному отцу, я был столь же скромен, сколь трудолюбив. Покойница Нюра могла бы подтвердить это, знай она хоть пятую долю всего.