Книги: Все тексты

— Ты Тихонова знаешь? — мышкой пискнула Альбина.

— Славу-то? — переспросил Иванушкин, после чего тётка дала ему самый большой пирожок.

Впрочем, хоть бы и не дала! Хоть бы и не кормила совсем, да что там! — хоть бы поезд приехал не в Читу, а в Сыктывкар какой-нибудь — чёрта ли было в том Иванушкину?

Пора уже прямо ответить на этот вопрос: да ни черта!

А если спросите почему — отвечу: потому! Так уж устроен человек, по крайней мере русский, что время от времени хлебом его не корми, а дай свободы. Не какой-нибудь там осознанной необходимости — этих европейских штучек даром не надо! — а вот чтобы пыль столбом, и не вполне представлять, где и за каким хреном находишься…

А как же капуста, спросите вы тогда, как же голубцы для тёщи Пелагеи, будь она трижды здорова? Тут отвечу совсем прямо: тёща — это святое. Про тёщу Иванушкин помнил. Даже приснилась однажды в районе Урала.

В общем, долго ли, коротко ли, но смотрят они однажды поутру в окошко — а за окошком сопки, между сопок дома рядком стоят, из труб дым прямиком в небо, а поезд уже к вокзалу подползает. Вышел тогда Иванушкин на перрон, шапочку «суоми» на уши натянул, ватничек до горла застегнул, кулаки в рукава спрятал, сплюнул — плевок ледышкой упал на перрон и разлетелся, шурша.

— Это, что ль, Чита и есть? — спросил Вадя.

— Она, — ответила Альбина.

Тётку звали Ираидой. На плечах у неё была овчина, а на голове бигуди. Ираида смотрела то на Вадю, то на его подружку — и смотрела так, как будто они были с рожками о пяти ногах и только что вылезли из тарелки.

— Здравствуйте, — сказал Вадя, стуча зубами.

— Кто это? — спросила тётка Ираида.

— Это Вадя Иванушкин, — сказала Альбина. — Боец невидимого фронта.

— Мы за капустой, — пояснил Вадя.

— Чего? — спросила Ираида.

— Тёть Ираид, мы пока поживём у тебя, ладно? — сказала Альбина.

— Тёще позарез нужно, — внёс окончательную ясность боец невидимого фронта и, стуча зубами, улыбнулся читинской тёте.

Тут из тётки полезла ответная речь — и по правде говоря, не стоило ехать так далеко, чтобы её услышать. Напоследок посоветовала тётка забирать своего кобеля и мотать отсюда подобру-поздорову.

— Сама вы кобель, — вежливо ответил синий, как отечественная курица, Иванушкин, — а Альбина положительная девушка и верный товарищ в беде.

…Через полчаса искатели капусты отогревались вонючим чайком в буфете кинотеатра. Отогревшись, Альбина горько заплакала на плече у Иванушкина. Обидные тёткины слова глубоко запали в девичью душу. Иванушкин, прошедший большую школу совместной жизни с женой Галиной и мамой её, чтоб ей трижды выздороветь, был невозмутим.

— Куда же мы теперь? — всхлюпнула отверженная племянница, и солёная капля плюхнулась в жидкий чай.

— В кино, — ответил размякший в тепле Вадя и погладил её по голове.

В кино по случаю перестройки показывали ужасы советской жизни. Отец-алкоголик полтора часа бил наркоманку-мать на глазах у дочери-проститутки. В конце всех их задавил сынок-рокер.

— Жизненная картина, — оценил Иванушкин, когда зажгли свет. — Мне тоже приходилось в своё время вот так… в одиночку, на мотоцикле…

Пора было, однако, выходить на улицу. Прислонив подопечную к батарее у кассы, Вадя пошёл на разведку и, вымерзнув до потрохов, нашёл бойлерную, а в ней собрата по рабочему классу, Гришу.

Силу солидарности ощутили путешественники тотчас: легла газетка на табурет, легла рыбка на газетку, и встали рядышком три стакана, и было налито. Иванушкин, уже неделю не бравший в рот, быстро вошёл в трудовой ритм; Альбина же, приняв птичью порцию, тут же снова заревела, и была отправлена мужчинами на чистку картошки.

За третьим стаканом Гриша знал про них всё.

— Жить будете здесь, — сказал он и царским жестом обвёл бойлерную, — а капусты завтра надыбаем, ни бэ!

Он качнулся от табурета, несколько раз пальцем показал Иванушкину, куда не должна залезать стрелка, и ушёл в ночь, а Вадя с Альбиной остались дожидаться утра в бойлерной.

Утром проснулся Иванушкин в замечательнейшем настроении — и долго не мог понять, с чего бы это. Потом понял: это оттого, наверное, что Гриша обещал помочь с капустой.

Альбина дрыхла рядом, свернувшись калачиком.

Гриша пришёл не один. Для добычи капусты он привёл с собой пузатенького прапорщика по фамилии Слонович.

Через десять минут Вадя с Альбиной, взявшись за руки, как юные пионеры, уже поспешали за прапорщиком, который колобком катился между домов. В Слоновиче был какой-то движок, не дававший ему стоять на месте. Даже в автобусе он всё время вертелся, подмигивал, потирал ручки.

— Куда едем? — спросил наконец Вадя. Слонович ответил, что едут они за капустой в воинскую часть 12651, в мотострелковый полк, к начальнику тамошней столовой прапорщику Зулущенко — и что всё это военная тайна.

У длинного забора с колючей проволокой Слонович исчез за КПП и через четверть часа вынес Иванушкину приговор: капуста будет, но за два кочна эта тварь, Зулущенко, просит десять пятьдесят и коленвал от «Запорожца». Коленвал Слонович берёт на себя (пусть скажут спасибо Грише, за Гришу Слонович продаст всё, кроме Родины), а насчёт денег пускай думают сами.