Книги лжепророков

Товарищи оскорблённого познаньского фаната слышали, что Одиссей сказал их земляку и единомышленнику, и, увидев, что между их товарищем и пришлым русским завязалась потасовка – ждать не стали, мгновенно вступив в драку; получив чувствительный удар по почкам, Одиссей на мгновение ослабил хватку – и тут же мир обрушился на него всем своим многосоттысячным весом – третий фанат «Леха» засадил ему с размаху в челюсть; вспышка, мгновенная оглушающая тишина – и стремительно удаляющийся потолок, ножки стульев у стойки, удар головой о пол – и вдруг наступившая блаженная тьма…

Очнулся он уже в полицейском участке; о том, что это был именно участок – свидетельствовал сначала специфический запах, а затем, когда Одиссей открыл глаза – решетка, отделяющая место его «отдыха» от коридора, по которому время от времени шныряли люди в форме. Алекс со Славой, сидевшие на шконке напротив, увидев, что Одиссей подаёт признаки жизни – обрадовались, как дети.

– О, живой! А ты говорил – в больницу! – Слава подошёл к Одиссею и, сочувственно покачав головой, добавил: – Ты б нам сказал, что навыков в рукопашке у тебя негусто, мы б чё другое придумали.… О как тебя разделали! – Чуть покровительственным тоном добавил он (хотя здоровенный, быстро наливающийся сине-зеленой темнотой, бланш под левым глазом Славы вовсе не говорил уж о каком-то его совсем немыслимом мастерстве в рукопашном бою).

Одиссей попытался встать; голова бешено закружилась, но он, отстранив пытающегося ему помочь Алекса – всё же сел на шконку. Ого! Однако.… Во рту – мерзкая каша из сгустков крови и осколков зубов, левая скула пылает, как будто на неё компресс из уксусной эссенции наложили, почки болят так, как будто в них – камни величиной в кулак. Повесились, однако…

Одиссей, не имея возможности говорить – рукой указал Славе на стоящую в углу урну, и, когда тот поднёс её поближе – старательно, в три приёма, повыплёвывал изо рта чёрные сгустки крови и костяное крошево, стараясь уберечь язык от торчащих во рту обломков бывших зубов. Алекс подал ему здоровую железную кружку с тепловатой и отдающей каким-то лекарством водой – и Одиссей прополоскал рот, выплёвывая розовую пенящуюся воду в ту же урну.

Ну что ж, вроде полегчало, хотя рваные лохмотья ткани внутри ротовой полости продолжали сочиться кровью; Одиссей поставил урну у своих ног, чтобы иметь возможность эту кровь сплёвывать. Блин, хоть бы не все зубы вынес ему этот фанат «Леха»… А кстати, интересно, чем закончилась драка? Он осмотрел своих товарищей – кроме фингала у Славы, других видимых повреждений у них не наблюдалось. Интересно, а что с противоположной стороны?

– А где наши… оппоненты? – спросил он у Алекса, едва ворочая языком в непривычной для того среде; пока рваные раны во рту заживут, да пока удастся как-то решить вопрос с протезированием – он знал, что ему еще придётся намучиться, сплёвывая кровь и раня язык об осколки зубов…

Алекс улыбнулся.

– А в больнице! Тебя тоже хотели туда свезти, но Слава запротестовал, объяснил тут капитану, что нам срочно домой надо, а в больничке вся песня может затянуться. Да и выбитые зубы дома у нас лечить не в пример дешевле… Тебе что-то вкололи, чтобы сердце не остановилось от шока – и сюда привезли. А наших гавриков – прямиком в травму; ты там одному ребро сломал, а у двоих – благодаря нам со Славой – проблемы с челюстью и перелом предплечья. Повреждения не шибко серьезные, но и не шутейные, так что ребятишки недельки три будут отдыхать у здешних травматологов.

– А кто… виноват? С юридической… точки зрения?

Алекс насмешливо оглядел Одиссея.

– Ну, вот как ты думаешь, если двадцать свидетелей в один голос заявили, что первым тебе впаял познаньский фантик – кого здешние мусора объявят крайними? Меня капитан полчаса уламывал заяву не писать – дескать, у них из-за этих фанатов и так постоянные проблемы, зачем мы будем им статистику портить, всё равно мы ж тут правосудия дожидаться не станем.… В общем, разрешил я ему себя уговорить; к тебе сейчас доктор придёт, осмотрит, определит степень повреждений – и, ежели он признает тебя транспортабельным, то мы переночуем в гостинице и утром чухнем в Варшаву. Бумагу я уже выправил, там менты подтверждают своим честным словом, с подписями и печатями, что у тебя, Алексея Татаринова, во время драки был похищен паспорт. Данные которого они, блин, не поленились у рецепторши нашего отеля списать, службисты.… У тебя вообще как самочувствие?

Хм, хороший вопрос…

– Утром буду, как штык. А пока полежать бы часов десять… – Чёртовы обломки зубов ужасно мешали говорить, язык то и дело царапался о них; было не столько больно, сколько неприятно.

Алекс кивнул.

– Завтра утром и решим; может, сразу поедем, а может – ежели тебе будет не шибко комфортно – подождём денек, над нами не каплет. Гут?

Одиссей кивнул, соглашаясь.

В коридоре мелькнул белый халат – и в сопровождении сержанта в арестантскую вошёл пожилой коренастый врач с усами а ля Пилсудский, всем своим видом внушающий уважение к медицине вообще и к гарволинским эскулапам – в частности.