Книга вторая. Как я был волком

Когда Смотрик поднял последний кусочек к носу и глазам, вновь пытаясь понять наши восторги, рядом появился Гиббон. Тычок. Толчок. Краткий рык. Рыба перекочевала в руки здоровяка. Смотрик послушно опрокинулся в позу послушания.

Я поморщился. Тома развела руками, показывая мне: а что делать? Жизнь, мол, такая.

Не знаю, что делать. Но что-то делать надо. Я бы сделал.

После рыбы, естественно, потянуло пить. И мыться с дороги. Мы проползли к воде, где наблюдалось столпотворение. Со странной ревнивой внимательностью я замечал все: как Смотрик подносит девушке зачерпнутую воду, и она пьет у него из ладоней. Как чужие руки помогают потереть спинку. Как две улыбки расплываются навстречу друг дружке, если хозяева физиономий думают, что не вижу.

Надо держать ухо востро. Я мужчина и отвечаю за все, что происходит.

Устав от мыслей, я нагнулся, голова окунулась в ручей. Ух! Еще раз. И еще. Мозги прочистились. Ледяная вода привела в чувство. Чего я пристаю к бедной девушке? Зачем жить мешаю? Может, завтра нас съедят на обед. Или сбросят со скалы. Или сами упадем. Не буду изображать из себя папика, пусть все идет, как идет. Вмешаюсь, только в экстренном случае. Аглая тоже все время перестраховывалась — чем это для нее закончилось?

Когда добрался до своего угла, мои голубки, усталые, расцарапанные о камни, все в ссадинах и порезах, уже отключились. Я привалился у Томы с другого боку и закрыл глаза.

Наш рай — внутри нас.

Среди ночи употребленная вода потребовала выхода. Прежде, чем подняться, я осторожно обернулся к Томе.

Ерш твою налево. Опять. Оказывается, все серьезнее, чем думалось. Но я же дал себе слово — не вмешиваться. А еще, самое главное: Томе было хорошо. Даже слишком. Она лежала на спине, руки раскинуты, перекосившийся рот отворился, ловя разбегающийся воздух высушенными губами. Смотрик, скрючившийся в три погибели, усердствовал, вылизывая нежные пальчики на ногах. Гибкий язык порхал по ним и между, шершаво охаживал огрубевшую пяточку, нежный подъем, тонкую щиколотку. Руки легонько поглаживали тянувшуюся навстречу девушку, запрокинувшую лицо со страдальчески-счастливыми закатившимися глазами. Рыдало в предсмертных судорогах ее отринувшее реальность сознание. Голова моталась, падая то в одну, то в другую сторону, глаза вдруг раскрылись… и встретилась с моим не успевшим отпрянуть взглядом.

Спина покрылась липким потом. Я хотел зажмуриться, отвернуться, заявить, что не ничего не видел, не смотрел, вообще спал без задних ног…

И не мог. Глаза продолжали тупо глядеть в глаза.

Но Тома была не здесь. Не вся здесь. Каким-то осколком сознания девушка, конечно, поняла происходящее. Реальность стала дикой, невообразимой… Но она не желала отвлекаться на это понимание. Но также не могла оторваться от моих напряженных глаз.

«Оттолкнуть? — словно спрашивал ее взгляд. — Зачем? Высвободиться? Отправить восвояси? Да зачем же?!»

Что-то пугающе неизведанное вырастало из глубин ее затуманенного организма. Поднималось медленно и неодолимо, как воздушный пузырь из водных глубин. Назад не загонишь. Тома с радостью и полным самоотречением отдавалась той новой необузданности, которой наплевать на все. И на всех. Даже на меня.

А вот не дождетесь. Я мужчина. У меня на попечении женщина. Мой долг — ликвидировать любые угрозы, что могут как-то повредить ей. Считаю, что новая угроза реальна. Принимаю меры.

Я кашлянул. Достаточно громко. Для стаи звук нормальный, для блаженствующей парочки — ошеломительный.

Смотрик просто отвалился за Тому, замерев в ужасе. Его лицо с закрытыми, типа спящими, глазами, ждало удара или другого выяснения отношений.

Тома испуганно ойкнула. Крепко сжав ноги, она обхватила себя руками и обернулась ко мне.

— Чапа…

— Ничего-ничего. Можете считать, что меня нет. Буду молчаливой галлюцинацией.

Я поднялся. Тело Томиного ухажера пошло мелкой дрожью. Но он мне был совершенно не нужен, я отправился туда, куда собирался.

Вне пещеры было по-предрассветному свежо. Дозорный из высокоранговых проводил меня сонным взором сначала туда, на посещаемый всеми уступ, затем обратно.

По возвращении в нашем углу обнаружилась идиллическая картинка. Голубки спали. Чуть не в метре друг от друга. Вернее, делали вид, что спят. Я лег на свое место и гордо отвернулся. Сзади настиг шепот, прямо в ухо:

— Трудно раскаиваться в приятном, как в свое время заметила Маргарита Наваррская. Прости, я не хотела тебя шокировать.

Эрудицией решила давить? Не на того напала.

— Жаль, Шекспир сейчас не в моде, — пошарив по извилинам в поисках убойной фразы, выдал я в ответ. — «И голой с другом полежать в постели — в границах добродетели нельзя?»

Ответа не последовало. Я не выдержал:

— Языком по грязной коже. Мы же не звери. Как такое может нравиться?

— Глупый вопрос, — насупилась Тома. — А дышать — нравится? Ходить — это как, нравится или нет?

— Не вижу связи.

— А я вижу. Прямую.

Немного помолчали.

— Мужики твердо усвоили: хорошая девочка должна уметь делать то же самое, что плохая, но — хорошо. А этому нужно учиться, — попыталась оправдаться Тома.