– Рви, – говорит, – Петяня, когти… помяни меня как следует и крест на могиле поставь, если выдадут мне могилу… беги… дай помереть спокойно, а я тут пролью еще не много кровушки… прощай… Отмажу тебя, не бойся…
Мне и вправду удалось слинять с поля боя, и залег я у одной скромной девушки в общежитии мединститута. Никто и подумать не мог, что товарищ гангстер на виду у всего мира притырился в общежитии.
Погуляли мы с девушкой на славу. Колю в душе поминаю. Прислушиваюсь к разговорам народа о внешнем бандитизме брежневской шоблы. Затем прислушиваюсь к голосу бедной своей души, попавшей в неисправимый переплет.
Душа говорит: «Кончай гулять, Петя. Беги подальше от девушки. Не порть ей судьбу в начале медицинской карьеры. А сам иди и кайся. Двадцать тебе лет всего, а жизни ты лишил людей, включая местные преступления, века на три, если не больше… Но не оправдывайся тем, что приказывали тебе убивать замполиты, а потом, развращенный чужой кровью и своей безнаказанностью, стал ты кровавым бандитом… бритвой по сонной артерии дружка школьного полоснул. Нет таким людям, вроде тебя, места в славном городе Рязани, и не плавать тебе в родимой реке Оке. Место тебе теперь там, где Колька Юркин находится, вернее, куда он приближается… Помяни его на девятый день и волоки меня, грешную, на доклад самому демократическому в мире правосудию… Подлец».
«Лады, – отвечаю душе моей несчастной, загубленной, – так все оно и будет, я тебе не Хинкли какой-нибудь, у которого нету в натуре рязанского душка, не то что у меня – злодея. Мне и адвокатов не надо. Я сам себе – прокурор и всенародный заседатель…»
Погуляли мы еще с девушкой немного. Последний ведь раз любил я и спал с милой подругой, и плакал на груди ее от того, чего я себя лишил навек перед тем, как в ад угодить. А уж чего других неповинных ни в чем людей я лишил, и думать даже было невмоготу.
Девушку вы не ищите. Не найдете. Тут я запутал вас по-рязански. Денег тоже не видать казне вашей. Мне прокурор жизнь за них предлагал сохранить, но на такие денежки только господа Хинкли жизнь после злодейств покупают. Выкусите, граждане судьи. А теперь прошу встать и прогундосить наш партийный гимн. Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…
Руки прочь от Афганистана!
КУКАРАЧА
Гражданин председатель трибунала и члены его! Настоящий процесс надо мною, надо полагать, послужит хорошим примером для всех тех, которые, говоря в рифму, захотели поиздеваться над офицером. Я создал в трудных условиях Севера нашу супружескую пару во имя распространения советских людей, но после второго года брака, в полном смысле этого слова, ни одного человека в виде детей у нас в семье не получилось. Это – раз. Тут мы с вами имеем крепкий корешок дальнейшего нанесения тяжких телесных повреждений… слов тут найти не могу… Тихонову.
Второй корешок – в плотоядной ревности моей законной жены Савельевой, воспитанной мною с первой брачной ночи в духе коммунистической правдивости и в страхе перед враньем. А ей было что врать. Но дело не в этом.
Откуда бралась ревность? Я работаю, верней, работал в женском лагере строгого режима. С категориями лиц молодого и среднего возраста. Мною была дана с самого начала устная подписка нач. политуправления о добровольном отказе от вступления с заключенными, особенно с антисоветчицами, в близко-интимную связь. Я сразу принял волевое решение не класть, как некоторые, ни на кого свой партийный глаз и отметать грубые ухаживания контингента.
Надо сказать, что, наряду с тренировкой личного состава охраны лагеря по боксу, борьбе, самбо, дзюдо и прыжкам в высоту, я совмещал службу надзора. Потому что в последнее время упал уровень дисциплины среди бойцов охраны и офицеров. Не буду скрывать. Вызвано это тем, что Тихонов, являющийся политруководителем всего подразделения, начал применять угрозы к надзорсоставу выслать в Афганистан для прохождения службы, если не прекратится утечка из лагеря информации о нарушениях соцзаконности, ужесточении режима и злоупотреблениях зав. продуктовым складом, то есть моей законной жены Савельевой.