Между тем известно, что в самые ранние часы того же утра уже собрался Сенат и Синод в чрезвычайное заседание, бывающее только один раз в каждое царствование. Там столько властей в своих торжественнейших облачениях, что им едва хватает места. И все эти пожилые сановники – митрополиты, архиереи, сенаторы, обер-прокуроры, с министром юстиции в центре, – все они, несмотря на печальность события, испытывают непривычно молодецкий холодок; они чувствуют приятную сценичность своих костюмов; они поддаются обаянию своего мнимого величия; они делают историю!.. И этот ранний час, когда все они, будучи вельможами, так прытко и готовно соединились среди потемок петербургского тумана, – этот ранний час, в сущности, так же сладок их старому сердцу, как сладко бывает для юноши свидание на рассвете.
Тусклый день прошел. Много шумело колес на улицах до самой поздней ночи, но в общем – настроение было миролюбивое и тихое. Все главные управления уже присягнули. Какие-то вести придут завтра из Ливадии!
В утренних газетах появились депеши из Ливадии о том, что вчера «на площадке перед церковью Малого дворца присягнула новому государю вся царская фамилия». В двадцать четыре часа от мала до велика, все, что главенствует и покоряется, – все, из чего скована громадная цепь государственного порядка, – все это уже успело связать себя клятвою своей чести с новым властителем. Да! Это действительно скорый, простой и бесповоротный suffrage universel[16].
А ведь теперь там, в Ливадии – покойник. Его теплая жизнь еще у всех свежа в памяти. Как он встретил смерть? Он умирал в полном сознании, окруженный столпившейся семьей. Он принимал причастие в самый день кончины, – после трех суток кровохарканья – значит, он ясно видел, что все это делается в виду его кончины. Что же? Боялся он? Тяготился он этою красноречивою обстановкою смертной казни? Нисколько. Он выдержал агонию, сидя в кресле. Он так простодушно верил в будущую жизнь, что после причастия, задыхаясь, молился шепотом в присутствии отца Иоанна (Кронштадтского) и сказал жене, сидевшей близ него на скамеечке: «Чувствую конец. Будь покойна. Я совершенно спокоен». И вдруг, откинувшись назад, умер. Накануне смерти, когда мы здесь читали депеши о его «крайне опасном состоянии», когда мы себе воображали его неподвижно хрипящим в постели, – он (как это доказано документами) еще садился к столу и подписывал бумаги. Он совсем не заглядывал в будущее: он не придавал никакого значения своему умиранию и, преисполненный самых отвратительных ощущений глубокого физического страдания, чувствуя свою неодолимую непригодность к работе, – он все-таки, видя кругом отчаяние, еще хотел по обычаю трудиться. Впоследствии Лейден, возвратившись в Берлин, всем рассказывал, что Александр III смело смотрел смерти в глаза и умер настоящим героем, «как следует мужчине».
И вот затих, отдал свой дух и превратился в труп этот человек.
Нам, живущим на севере, рисуется далекая Ливадия. Там все растроганы и растеряны. Знаменитый больной, взбудораживший за эти последние три недели весь мир, крепился, сколько мог, в своих маленьких комнатах, и наконец «опростал свой угол» совершенно спокойно, как русский мужик, а этот угол – шутка ли сказать? – шестая часть земного шара!
Конечно, теперь этого покойника ожидают величайшие почести. Но едва ли он об них думал!
Он, кажется, вовсе не находил счастия в величии. И что ему из того, что его прах будет священным, что его холодеющую перед кончиною руку впоследствии будет целовать вся Россия! Другой, мелкий, безвестный человек, быть может, находил бы в таких мыслях настоящее упоение. Но именно ему, простому по своей природе, мешковатому по своей фигуре человеку – такие театральные мечты не могли принести ни малейшей услады.
И однако же сверхчеловеческое, религиозное, охватывающее всю землю поклонение несомненно совершится вокруг этого умершего. Мертвое тело царя вызовет необходимость множества великолепных церемоний, которые, благодаря остановкам гроба в губернских городах, пройдут через всю Россию и затем разрастутся в небывалые сценические проявления печали, когда покойник прибудет в стены Москвы и наконец достигнет до Петербурга.