Мэдди мысленно представила силуэт. Не какой-то определенный силуэт, а меняющий форму в пустоте. «Истинные» художники издеваются над такими, как Боб Росс, за их подход к живописи – с наименьшим сопротивлением, «чтобы всем угодить», – но Боб ведь просто следовал туда, куда вело его искусство, и именно этим занималась сейчас она, в своих мыслях. Просто позволила силуэту превратиться в то, чем он должен был стать. Счастливое маленькое облачко, счастливое маленькое дерево, счастливая маленькая…
Счастливая маленькая дверная ручка.
Это еще что такое, твою мать?
Совершенно верно. Во мраке ее сознания – глаза открыты или нет? – дверная ручка. Золотая. Затем серебряная, затем деревянная. Материал ручки менялся, как и ее форма, от простой ручки офисной двери к примитивному образу, похожему на камень, потом к изысканной черной оловянной пластине с хрустальным шаром. Дверная ручка, порожденная ее волей. Мэдди знала, что эта ручка соединена с дверью, с порталом, понимала, что ее уверенность насчет этого чертовски странна, но также это было чертовски
Она ощутила щелчок отворившейся двери. Но дверь открылась не только перед ней – она открылась повсюду вокруг. Открылась под ней. И Мэдди почувствовала, что падает, погружается в черные бездонные глубины, затем летит в пустоте. Она закричала и…
– О нет, нет, пожалуйста, только не говорите, что вас там вырвало!
Мэдди лежала наполовину в резервуаре, наполовину вне его. Нижняя ее половина оставалась в рассоле. Она держала руки перед собой, приподнимаясь на них, а с волос и подбородка капала вода. Вдруг до нее дошло: «Я голая, словно новорожденный ребенок». Однако Мэдди была не из стеснительных, поэтому она осталась как была, нагишом. Девушка, Тей, которая могла быть Тейлор, вскинула руки словно домохозяйка из комиксов, увидевшая у себя на кухне мышь.
– Я не… – Мэдди едва не захлебнулась. Она откашлялась. – Я там не блевала. – По крайней мере ей
– Вы начали кричать.
– Кричать? – «Я действительно кричала».
– Да, кричать. Вы кричали разные слова.
– Что? Какие слова?
– Ну… вы повторяли: «Я помню, я помню». Громко. Очень громко.
– «Я помню»?
– Ага.
– «Я помню».
– Ага. Да, именно так.
И тут Мэдди да, вспомнила.
Она что-то вспомнила. Возможно, не все. Но что-то.
26. Просмотром не поможешь
Нейт высунул голову на лестницу, ведущую в спальню Оливера на чердаке. Мальчишка обжился – шкафы с книгами, на стенах киноафиши, письменный стол, беспорядок на котором выглядел художественным и тщательно проработанным, в отличие от бардака, воцарившегося на столе у Нейта в конторе, – и сейчас он стыдился, что еще совсем недавно не хотел выделять сыну собственное помещение. В углу стоял кофр с гитарой, похожий на гробницу, чей иссохший обитатель был уже давным-давно наглухо отрезан от мира живых.
– Напрасно ты бросил играть, – сказал Нейт.
– Что? – Лежащий на кровати с водруженным на грудь планшетом Оливер поднял взгляд. Вытащил из ушей наушники.
– Я про гитару. Напрасно, говорю, бросил на ней играть.
– А. Да не знаю… По-моему, не мое.
– Тогда можно ее продать. Хорошая гитара.
– Я
Нейт поднял руки вверх, признавая поражение.
– Ладно, я просто подумал, может, тебе нужны деньги на карманные расходы… Это твоя гитара. Если она тебе нужна как декорация – никаких проблем.
Мальчишка ничего не сказал. Просто сидел, насупившись.
– Тебе еще что-нибудь нужно? – наконец не выдержал он.
– Просто хотел пожелать спокойной ночи.
– Ну так желай быстрее.
Значит, Олли все еще злится на него. Прошел уже целый день, а он по-прежнему злится. Черт возьми!
– Ну хорошо. Спокойной ночи, приятель.
– Угу.
Яростно уставившись в экран, Оливер стиснул планшет с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Лицо у него исказилось от боли.
– В чем дело? – встревожился Нейт.
– Просто смотрю «Ютьюб».
– Что ты там смотришь?
– Ничего. Просто… ну, геймстримера[45]. «Бой-зона». Он играет… Ну, в «Чашека», короче[46].
Этот канал был у Олли одним из самых любимых. А «Чашек»… Нейт предположил, что это какая-то игра. На самом деле Олли по большей части играл только в то, что у него на планшете, но ему чертовски нравилось наблюдать за игрой других. Нейт шутил, что тридцать лет назад отцы говорили своим детям что-то вроде: «В твоем возрасте я ходил в школу в снежный буран, в гору, отбиваясь от медведей!», а сейчас это превратилось в следующее: «В твоем возрасте мы сами играли в чертовы видеоигры! И нам это нравилось!»