Книга духов

Стук входной двери. Царапанье, топот сапог. Шаги мужчин и ребенка, из комнаты в комнату. Она все сидела, так бесстрастно. Мне хотелось окликнуть ее, предостеречь. Но, конечно, это было невозможно. Более того, я поняла, что предостерегать ее было и незачем, она ждала их, видела.

Нашел ее тот чертов мальчишка. Молча ввалившись в столовую, он выскочил наружу, где высоким, девчоночьим голосом окликнул остальных, находившихся внизу, в вестибюле. Двое мужчин откликнулись и поднялись наверх. Один из них был рыжий, отец мальчика. Войти в столовую никто не осмеливался. Они ждали, пока другие осматривали дом и наливались гневом: кто такая эта негритянка, чтобы жить в подобной роскоши? Как она приобрела и свободу, и состояние? Конечно, никто из них не знал правды; они наслышались лжи, суеверных выдумок и легенд, но главным было чересчур большое богатство Мамы Венеры.

Они назвали ее Заговорщицей. И убили, так как ничто им не мешало.

…О, этот сон, тянувшийся бесконечно! Он вновь и вновь повторяется без спроса, омрачает мой мирный отдых, тревожит, потому что сны, вызванные заклятьем, обретают власть над заклинателем.

…Посмотрите на это моими глазами.

Вот они все стоят в дверях столовой Ван Эйна. Будь они псами, они бы залаяли, потому что загнали добычу в угол. Кто-то что-то говорит, слов я не разберу. Из рук в руки переходит прямоугольная бутылка. Один ступает на порог, сквозь мой сон проникает стук.

Входят в комнату. Мама Венера противится, да; насколько способна.

…«Воспротивилась» – было сказано в «Уиг». Что это было? Крики из бесформенного рта? Крики, зародившиеся в прокопченных легких? Крики, рвавшиеся из горла настолько ободранного, что суп в него проскакивал только остуженный, желеобразный (стенки его, толстые, в рубцах, были неспособны сокращаться)? К какому спасителю взывали эти крики? А может, она отбивалась – неподвижными руками, кулаками, которые скорее предполагались, чем имелись? Или она побежала на своих ногах – пучок мышц на кости, откуда выкипел, испарился костный мозг?

Нет, у нее оставалось лишь одно оружие – страх. Их страх. И вот я вижу, как поднимаются ее перепончатые руки, чтобы отвести с лица вуаль.

Одни заходят ей за спину, другие, увидев то, что осталось от лица, отступают к двери.

Молчание. Тишина. Голубизна сна обращается в лед.

И тут шайку словно что-то толкает. Они бросаются на нее. Она поднимается на ноги. Ее поднимают.

Волокут через порог столовой. Носки домашних туфель задевают за коврики, за паркет коридора; на задней веранде туфли соскакивают совсем. Ее тащат трое. Двое и мальчик идут следом. Ее дергают так грубо, что перепонка из кожи между плечом и шеей трескается. Сухо. Бескровно.

Вуаль падает на лицо. Облегчение: не видеть его во сне. Не видеть лицо, которое так мне дорого.

Они выбирают персиковое дерево, но ветви его слишком хрупки, слишком низко растут. Мужчины озабочены, ищут подходящую виселицу.

…Озабочены? О, где же была Элайза Арнолд, когда нужно было заботиться о живущих? Спала в могиле на склоне холма? Парила над телом Генри в Балтиморе? Или, отведя уже старшего брата домой, к себе, к смерти, расположилась у постели Эдгара?.. Но нет, поэт не сдастся. В этом я уверена, хотя уверена и в том, что из-за пределов тьмы до него долетает вечный зов; он только не распознает в нем плача матери.

Да, они озабочены, но вскоре им попадается на втором дереве достаточно прочный сук. У ствола собираются куры, неуклюже пытаются взлететь. Одна вонзает когти мальчику в глаз, норовя ослепить. А вот и другие птицы. Я вижу, слышу эту какофонию. Сойки и вороны, чайки с реки; два ястреба кружат на фоне взошедшей луны, потом налетают на шайку.

Вот началось избиение. А вот оно кончилось, а я все смотрю, не в силах пробудиться.

Но наконец голубизна сгущается в черноту, два сердца затихают – Мамы Венеры и мое.

Под ударами палок смерть приходит быстро, но это меня не утешает.

Да. Один удар, и череп трескается. И Мать Венера умирает во второй, последний, раз. Эту смерть она давно держала в мыслях. Но вот вопрос: если оставить в стороне средства, была ли эта смерть желанной? Я знаю, Мама Венера сомневалась, что она придет, безвозвратная смерть. «Уход», – сказала она однажды. Но я не знала, насколько долгими, насколько глубокими были ее раздумья о собственной смертной природе (суждено ли ей умереть или Элайза Арнолд привязала ее к земле навсегда?), пока той же ночью кое-что не обнаружила. Пробравшись в подвал Ван Эйна, мы с Эли сделаем немало находок, весьма интересных, как мне предстоит убедиться, для ведьмы вроде меня.

44 Восставшие

Ночь все никак не наступала. Когда наконец пали сумерки, мы с Эли вышли из читального зала на улицу, в темноту. Месяц проглянул ненадолго и тут же заволокся облаками.