Книга апокрифов

- Очень тепло,  - ответила Марфа.  - Хорошо вам будет идти.

- Тепло, тепло,  - возразил Лазарь.  - Но там, на холмах Иерусалима, всегда дует холодный ветер.

- Я приготовила тебе теплый плащ,  - сказала Марфа.

- Теплый плащ...  - недовольно пробормотал Лазарь.  - Вспотеешь в нем, потом обдует холодом, и готово! Ну-ка, пощупай, нет ли у меня жара? Не хотелось бы мне заболеть в дороге... на Марию надежда плохая... А какой Ему будет от меня толк, если я, например, заболею?

- У тебя нет жара,  - успокаивала его Марфа, думая про себя: «Боже, какой стал Лазарь странный с тех пор... с тех пор, как воскрес из мертвых!»

- Тогда меня тоже продуло, когда... когда я так сильно занемог,  - озабоченно произнес Лазарь; он не любил упоминать о своей смерти.  - Знаешь, Марфочка, с той поры мне все что-то не по себе. Путешествие, волнение,  - нет, это не для меня. Но я, конечно, пойду,  как только меня перестанет знобить.

- Я знаю, что пойдешь,  - с тяжелым сердцем сказала Марфа.  - Кто-то должен прийти Ему на помощь; ты ведь помнишь.  - Он тебя... исцелил,  - нерешительно добавила она, ибо и ей казалось неделикатным говорить о воскресении из мертвых.  -  Знаешь, Лазарь, когда вы Его освободите, ты сможешь попросить, чтоб Он помог тебе –  если станет нехорошо... 

- Это верно,  - вздохнул Лазарь.  - Но что, если я туда не дойду? Что, если мы придем слишком поздно? Надо взвесить все возможности. И вдруг в Иерусалиме что-нибудь произойдет? Марфа, ты не знаешь римских воинов. О боже, если бы я был здоров!

- Но ты здоров, Лазарь,  - с усилием произнесла Марфа.  - Ты должен быть здоров, если Он тебя исцелил!

- Здоров,  - с горечью протянул Лазарь.  - Мне-то лучше знать, здоров я или нет. Скажу только, что с тех пор мне и минуты не было легко... Нет, нет, я Ему страшно благодарен за то, что он меня... поставил на ноги, не думай, Марфа. Но кто однажды познал это, как я, тот... тот... – Лазарь содрогнулся и закрыл лицо.  - Прошу тебя, Марфа, оставь меня теперь; я соберусь с силами... только минутку... это, конечно, пройдет.

Марфа тихонько села во дворе; она смотрела в пространство сухими неподвижными глазами; руки ее были сложены, но она не молилась. Подошли черные курицы, поглядывая на нее одним глазом; но Марфа, против ожидания, не бросила им зерен, и они ушли подремать в полуденной тени.

На порог с трудом выбрался Лазарь, смертельно бледный, стуча зубами.

- Я... я не могу сейчас, Марфа,  - запинаясь, выговорил он.  - А мне так хотелось бы  пойти... может быть, завтра...

У Марфы сжалось сердце.

- Иди, иди, ляг, Лазарь,  - с трудом вымолвила она.  - Ты... ты не можешь никуда идти!

- Я бы пошел,  - трясясь в ознобе, сказал Лазарь,  - но если ты так думаешь, Марфочка... Может быть, завтра... Ты ведь не оставишь меня одного? Что я тут буду делать один!

Марфа поднялась.

- Иди, ложись,  - проговорила она своим обычным грубым голосом.  - Я останусь с тобой.

В это время во двор вышла Мария, готовая отправиться в путь.

- Ну, Лазарь, пойдем?

- Лазарю нельзя никуда,  - сухо ответила Марфа. – Ему нездоровится.

- Тогда я пойду одна,  - с глубоким вздохом молвила Мария.   - Увидеть чудо.

Из глаз Лазаря медленно текли слезы.

- Мне очень хочется пойти с ней, Марфа, но я так боюсь... еще раз умереть!

1932

О пяти хлебах

...Что я против Него имею? Я вам скажу прямо, сосед: против Его учения я не имею ничего. Нет. Как-то слушал я Его проповедь и, знаете, чуть не стал Его учеником. Вернулся я тогда домой и говорю двоюродному брату, седельщику: надо бы тебе Его послушать; Он, знаешь ли, по-своему пророк. Красиво говорит, что верно, то верно; так за душу и берет. У меня тогда в глазах слезы стояли, и больше всего мне хотелось закрыть свою лавочку и идти за Ним, чтобы никогда уже не терять из виду. «Раздай все, что имеешь,  - говорил Он,  - и следуй за мной. Люби ближнего своего, помогай бедным и прощай тем, кто тебя обидел», и все такое прочее. Я простой хлебопек, но когда я слушал Его, то, скажу вам, родилась во мне удивительная радость и боль,  - не знаю, как это объяснить: тяжесть такая, что хоть опускайся на колени и плачь,  - и при этом так чудно и легко, словно все с меня спадает, понимаете, все заботы, вся злоба. Я тогда так и сказал двоюродному брату - эх, ты, лопух, хоть бы постыдился, все сквернословишь, все считаешь, кто и сколько тебе должен, и сколько тебе надо платить: десятину, налоги, проценты; роздал бы ты лучше бедным все свое добро, бросил бы жену, детей, да и пошел бы за Ним...