Книга Аарона

В качестве жеста доброй воли они принесли переваренную кашу с консервированной брюквой, немного фаршированной капусты, которая оказалась намного аппетитнее, и крошечную баночку меда, которую, как сказал отец, можно было придержать для бартера.

Глава семейства оказался высоким мужчиной, который отпускал шуточки, а его жена была низенькой со злыми глазами и казалась разочарованной всем, что было в нашей квартире. Она посмотрела на нашу кухню и сказала: «Лед в горшке, замерзшие краны и ни капли воды». Их дочь сообщила, что ей девятнадцать, а сын сказал, что проголодался. Он был примерно моего возраста. Уже за едой он поделился, что его зовут Борис.

Его родители и сестра заняли кухню, а мои мать с отцом заняли спальню, поэтому остальным пришлось спать в коридоре. Там было еще холоднее. Его ноги лежали перед моим лицом. Посреди ночи он, казалось, догадался, что я не могу заснуть, и начал говорить тихим голосом. Он рассказал, что его семья заняла предыдущую квартиру, где они жили, что они просто вселились в нее с другой семьей. Потом эту квартиру у них отобрали немцы. Он сказал, что в приюте в синагоге все мальчишки воровали хлеб из соседских семей, а то, что они не могли съесть, меняли на гвозди от подков, которыми играли. Он сказал, что достал мед за пределами гетто, когда человек из С. П. отвернулся и притворился, что не видит, как он выходит и заходит обратно. Я спросил, что он имеет в виду под человеком из С. П., и оказалось, что так он называл желтую полицию, потому что их так звали немцы – Ordnungsdienst – или Служба Порядка. Когда мы немного послушали, как храпят мои братья, он спросил, кажется ли он мне сильным.

– Ты это со мной разговариваешь? – спросил я. Он ответил, да, с тобой. Он еще раз спросил, думаю ли я, что он выглядит сильным. Я ответил, наверное.

Он сказал, это потому, что он действительно сильный.

– Контрабандисты едят больше, чем другие люди, потому что они тяжелее работают, – сказал он. У него на щеках были следы от ветрянки, и у него был такой вид, будто он спит на одном полу с заразным больным.

Я сказал ему, что контрабандисты обычно не сообщают всем на свете, что они контрабандисты, и он фыркнул.

– Мне не больно верится, что ты из гестапо, – сказал он.

– Чем черт не шутит, – ответил я ему.

Он спросил, как долго мы тут живем. Он сказал, что терпеть не мог родную деревню и, когда они с друзьями топтались в огороде соседа, сосед выбежал из дома и пытался их побить кожаным ремнем. Потом он отвязывал собаку и та их кусала. Собаки ненавидят бедняков, добавил он, продолжая свою мысль. Он говорил, активно жестикулируя, как натуральный еврей.

Он рассказал, что его вышвырнули из польской Ассоциации скаутов после того, как на замечание, что как еврей он не мог дать присягу на христианской Библии, он предложил командиру своего отряда дать присягу на каталоге запчастей. Он сказал, что его единственный настоящий друг не пришел попрощаться в день их отъезда. Он сказал, что все эти обстоятельства шли ему на пользу, потому что благодаря им он никогда не чувствовал тоску по дому. И было лучше ни по ком не скучать.

Он сказал, что его отец любил приложиться к бутылке и я, должно быть, уже заметил, что он никогда не отказывался поднять тост.

– И почему бы ему отказываться? – спросил он.

Если он ожидал возражений, от меня он их не получил.

– С моей мамулей у вас тоже скоро начнутся проблемы, – сообщил он мне. Он сказал, что пройдет совсем немного времени, и она приобретет уверенность, что ее обманывают, и она будет вечно на кого-нибудь кричать по этому поводу. Я поинтересовался, будут ли у нас проблемы и с его сестрой, и он ответил, что она была такой стеснительной, что как-то сказала ему: если она когда-нибудь выйдет замуж, то церемония будет проходить в чулане, где ее никто не увидит.

Я спросил, что случилось с рукой его сестры, и он ответил, что по дороге в Варшаву его отец разрешил ему взять удила повозки, и он повел ее так неудачно, что, когда они ехали через мост, перевернул всю конструкцию в канаву.

Я спросил, как им удалось поставить повозку обратно на колеса, и он сказал, что придумывает подобные истории, потому что считает необходимым разобраться в собственной голове, что ты можешь сделать, а чего не можешь, и благодаря им он вырос человеком, который держит ухо востро. Настолько, насколько он вообще вырос, добавил я, и он сказал, что покажет мне результаты своего роста при первой удачной возможности. Я рассказал о нем нашей группе и повторил некоторые из его рассказов, и Лутек сказал, что завтра я могу привести его с собой. Адина хотела знать, с чего бы это, и он сказал, что ей не стоит по этому поводу волноваться, потому что друг Шимайи Борис, скорее всего, долго не протянет, особенно учитывая наши планы.

– Почему ты меня так зовешь? – спросил я.

– Разве не так тебя зовут твои братья? – спросил он.