Отступая на минуту чуть в сторону от центральной темы нашего исследования, отметим, что обычай сбривать волосы в средневековой Европе имеет, скорее всего, вполне простое и понятное объяснение. Как мы уже показали в книге «Библейская Русь», гл. 4, после возникновения огромной «Монгольской» Империи, по Средиземноморью и по Западной Европе XV–XVI веков распространились заразные заболевания, двигавшиеся с торговыми и военными караванами по проложенным путям сообщения в Империи. Раньше таких путей не было, поэтому не было и массовых, далеко распространяющихся эпидемий. Правители Империи начали борьбу с заболеваниями, чем и объясняется повторное османское = атаманское завоевание земли обетованной в XV–XVI веках и первоначально поголовное вырезание жителей, как больных, так и здоровых, см. «Библейская Русь», гл. 4:5. Потом, по мере развития медицины, одной из первоочередных карантинных мер стало, по-видимому, сбривание волос с больных людей, чтобы уничтожить заразу. Так могли думать средневековые врачи. Волосы — естественная среда обитания многих паразитов, переносчиков болезней. Экспериментально было установлено, что в волосах могут гнездиться некоторые опасные болезни. И сегодня при некоторых заболеваниях обривают волосы на голове больного. Потом, по мере затухания эпидемий, в средние века обычай принудительного обривания головы перестал носить обязательный и массовый характер. Волосы стали сбривать лишь в особых случаях, связанных с колдовством, поскольку волосы продолжали рассматривать как гнездилище опасных свойств.
Не исключено, что этими причинами частично объясняется обычай казаков обривать голову, оставляя только оселедец, длинный чуб или прядь волос. Ведь казаки были основной военной силой Орды, ушедшей на завоевание тогдашнего мира. Волосы брили для надежности, дабы не подхватить заразу в походе. Например, вшей, распространителей тифа. Может быть, сначала казаки-ордынцы вообще брили голову наголо. Потом, по мере затухания болезней, начали оставлять длинный чуб-прядь. А может быть, небольшую прядь волос оставляли всегда. Наверное, из подобных же соображений в Западной Европе возникла практика сбривать бороды. На Руси, то есть в метрополии Империи, такой обязательный обычай был введен лишь при Петре I, а ранее его не было. И это понятно. В метрополии «Монгольской» Империи не было медицинских причин обривать волосы, поскольку массовые заболевания распространялись вдали от центра, то есть в Западной Европе, Африке, Средиземноморье. Куда и направили карательные имперские «монгольские» войска для уничтожения очагов заразы, см. «Библейская Русь», гл. 4.
Известное насильственное сбривание бород в петровской Руси не было, конечно, личной прихотью царя. За такой деятельностью стояли вполне реальные и практические причины. Либо медицинские, либо идеологические. После раскола Империи в XVII веке романовская администрация могла начать борьбу с пережитками ненавистного им имперского прошлого, когда мужчины правящего класса Великой = «Монгольской» Империи носили бороды и видели в них некий отличительный классовый признак. А Западная Европа уже привыкла «ходить без бороды». В XVII веке, после оккупации России западными европейцами, этот обычай насильственно внедрили и на Руси. Как известно, доходило до того, что бородатых мужчин ловили на улице и публично отрезали бороды, рис. 10.1а.
Но вернемся к Жилю де Рэ. Нам представляется вполне оправданной мысль, что Жилю де Рэ сбрили волосы на голове или сбрили бороду ВО ВРЕМЯ СУДА ИНКВИЗИЦИИ, чтобы, как мы цитировали выше, «облегчить отправление правосудия». Иначе бы не сознался. Более того, как мы уже видели, волосы сбривали ПЕРЕД ПЫТКОЙ. Дабы облегчить испытуемому признание. Ведь волосы, как всем было известно в ту эпоху, очень мешают чистосердечному раскаянию. И тут следует вновь обратиться к документам процесса над Жилем де Рэ, хотя документы, скорее всего, отредактированы позднее. И мы сразу наталкиваемся на замечательное обстоятельство, подтверждающее нашу реконструкцию событий. В деле Жиля де Рэ имеется, оказывается, некая загадка, не дающая покоя многим исследователям его биографии. Считается, что он упорствовал на суде, отвергая обвинения и настаивая на том, что суд не имеет полномочий судить его [330], т. 2, с. 482.