Княжна Тараканова

Отец работал на христианских заказчиков, не самых, впрочем, богатых и влиятельных, а вот на таких шляхтичей, как отец Михала. Когда она выросла, ей довелось услышать, что отец был хорошим мастером, умел угождать заказчикам, бокалы, кубки, перстни и золотые цепи, сделанные им, сходили за цеховые работы краковских ювелиров, но своего клейма у него не было. И более всего он исполнял, конечно, заказов своих единоплеменников. Потом ей показывали серебряные, медные, бронзовые подсвечники, стаканы, настенные светильники, сделанные ее отцом; она, девочка-подросток, вертела в пальцах, призадумавшись, округлый серебряный стакан, читала про себя старинные еврейские буквы, причудливые, как бывает причудливая мелкая вязь тонкого узора… Память ее также была причудлива, избирательна. В сущности, она не помнила мастерскую отца. Потом она узнала, что отец вместе с ней, совсем маленькой, переезжал, по меньшей мере дважды, из одного города в другой. Но именно эти переезды она не помнила… Она также не помнила, чтобы отец говорил с ней о ее матери, но девочка после узнала, что когда ее мать заболела чахоткой, отец у многих взаймы брал деньги помалу, многим сделался должен, лечение стоило очень дорого, в общине сердились, потому что тянул с выплатами, вот тогда-то он и перебрался из того города, где его дочь родилась, в другое место. Кредиторы, однако, сумели отыскать его через большую ярмарку в Люблине, где могли видаться общинные старшины разных городов. Эти кредиторы уже не хотели ждать, пришлось расстаться с большой частью имущества. Отец уже не работал с благородными металлами, с золотом и серебром, а брал дешевые заказы на изготовление обычной медной посуды и утвари, это были пасхальные блюда, медные бочки для воды, медночеканные кувшины, таганки, котлы. Ажурные решетки и оковку дверей для синагог ему уже не заказывали. Теперь заказчиками его оставались только совсем небогатые ремесленники-евреи, сапожники, портные, пекари и прочие городские обыватели. Он работал по старинке, применяя выколотку, чеканку и гравировку; пайку использовал редко. Наконец он тоже заболел туберкулезом. Вернее всего, он заразился от больной жены…

На землях Польского королевства многие крестьяне, малороссы и белорусы, придерживались греко-восточной веры, в то время как дворяне, от самого малоимущего шляхтича до первейших князей, являлись самыми преданными Риму католиками. Таким образом, дворяне и крестьяне зачастую составляли два противных друг другу религиозных лагеря. Евреи же пришли во владения польских королей из германских княжеств, это сразу возможно было понять по их языку, представлявшему собой немецкий диалект. Но этот диалект пополнился многими польскими и другими славянскими словами, потому что евреи жили здесь уже более двухсот лет…

Какое-то переселение она все же смутно помнила, то есть и не то, как отец вез ее куда-то, а привал в пути, когда несколько бородачей сидели в овине вокруг котелка, погружали вовнутрь ложки, хлебали какое-то варево, среди них был и ее отец, но что в это время делала она, не запомнилось. Потом ей было уже лет пять и, наверное, она жила то у своей няньки, то вместе с отцом… Нет, не пять, в пять лет она уже начала хорошо помнить себя. Не пять, а года четыре, да. Худой человек в темной грязной одежде, с таким лицом, очень худым, и с такими глазами, как будто сердитыми, горячими и очень большими, это и был ее отец. Когда он страшно кашлял, так страшно хрипел, она пугалась, ее пугал его раскрытый мокрый рот, хрипы в груди и запомнившийся скомканный грязный окровавленный платок… Когда он успокаивался, то поглядывал на нее, улыбаясь быстро, как будто она представлялась ему забавным существом. Жилье у него было очень плохое, курная хата. Когда топилась печь, было тепло, но дымно, дым щипал глаза, оконце чуть не сплошь было забито досками. Лачуга сколочена была из жердей, старых горбылей и хвороста, обмазана землею и глиной. Зимние ветра сотрясали ее, словно приступы лихорадки – лихорадочного больного. Стропила гнулись, дранки скрипели… Она не помнила никаких нянькиных слов о болезни отца, но потом почему-то была уверена, что нянька боялась, как бы девочка не заразилась чахоткой и не заразила бы и ее. То, что болезнь отца была смертельна, девочка чувствовала; то есть, когда она подросла, ей представлялось, будто она это чувствовала в своем раннем детстве…