Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Русская эскадра стояла в Ливорно, готовая в любую минуту выйти в море, но пока этого не требовалось, а городу стоянка приносила большую прибыль. Это только усиливало восхищение итальянцев присутствием у них русского графа с его победоносной эскадрой.

Сергей просил Орлова рассказывать о Чесменской битве, а сам, словно прорвалось что-то внутри, в ответ говорил и говорил о войне, о сражениях, о своих гусарах и вдруг неожиданно беззвучно расплакался. Это были первые животворные, облегчающие душу слезы за долгое время. Орлов все понял, обнял друга, прижал к груди.

– Ничего, – говорил он, – все еще будет хорошо, Сережка. Бог не оставит.

*

Потемкин оказался прав. Сергей, поселившись в палаццо Орлова, начал понемногу успокаиваться. Он поступил под начало Алехана – и тут же забыл об этом, так как службы для него никакой не было, а Орлов обращался с ним вовсе не как с подчиненным. Время шло незаметно… Сергей и не заметил, как наступило лето.

Однажды, едва проснувшись, Ошеров увидел входящего к нему Алехана.

– А ты еще дрыхнешь! – возгласил Орлов. – Вставай!

– Что случилось? – Сергей даже испугался. Но Алексей весь светился и едва ли не хохотал.

– Мир, братец, мир! В деревне Кучук-Кайнарджи подписан мирный договор. Турки приняли все наши условия. Войне конец!

Сергей вскрикнул и кинулся обнимать Орлова…

*

По условиям Кучук-Кайнарджийского мирного договора Россия приобретала часть азовских и причерноморских берегов и выходила в Средиземное море. Крымский полуостров получал независимость от Порты. Вместо того чтобы ослабить Россию, как о том мечтали ее недруги, война, тяжкая, но славная, послужила к возвышению великой империи, необычайно подняла ее мировой авторитет.

Потемкин писал о победоносном завершении войны: «Пусть зависть надувается, а мир полезный и славный». О фельдмаршале Румянцеве так отзывался: «Петр Александрович – честь века нашего, которого имя не загладится, пока Россия – Россия».

Но и тягостные предчувствия не обманули: Пугачев шел на Казань. Шел с могучей силой разношерстого люда, вновь собравшегося возле мужицкого царя – кто от горьких обид своих, кто из жажды нового, неведомого, что всегда лучше старого кажется, а кто-то просто разделял с Пугачевым девиз его: «День мой – век мой!»…

Екатерина не вошла, а ворвалась в кабинет Потемкина. Хлопнула бумагой по столу.

– Что значит сие?!

Супруг остался невозмутимым.

– Сама изволишь видеть – указ о назначении Петра Ивановича Панина главнокомандующим войсками, выступающими против мятежников. Вместо покойного Бибикова.

– Не слепая я, сударь! Почему со мной не посоветовался?

– Да мимо тебя не пройдет, государыня.

– Да! Вы порядка ради приносите мне указы на подпись, но мое к ним отношение очень мало беспокоит вас!

– Успокойся, Екатерина Алексеевна. Почему ты против Панина?

– Мудрено догадаться! – съязвила Екатерина. – Он враг мой, брат моего врага!

– А почему тогда, Ваше Величество, – вспыхнул наконец и Потемкин, – вы до сих пор держите Никиту Панина, врага вашего, во главе Коллегии иностранных дел? Не потому ли, что, несмотря на свои бредовые прожекты, он и пользу государству порой приносит? Генерал-аншеф Панин – герой Бендер. Способный и, по моему мнению, честный человек. Я решил, что ему вполне можно доверить разгром пугачевских отрядов.

– Ты решил! Ты, милый, забываешь, что царица в России пока еще я!

– А я – глава Военной коллегии.

– Так и думала, – с горечью произнесла императрица, – что ты даже вида не покажешь, что слушаешься, Григорий Александрович.

– Прости, матушка, но для чего тогда избирала? Чтобы в кратчайший срок дела делал поспешные или чтоб в послушании тебе тренировался?

Екатерина сжала виски пальцами.

– Ты дерзкий человек, Григорий. Хорошо. Ты прав: Панин – человек для сего дела подходящий. Будь по-твоему – изволь, подпишу указ. Но, Григорий Александрович! Хоть ты и супруг мой венчанный и по закону должна я тебе повиноваться, от чего и не отрекаюсь, все-таки хотя б иногда о том вспоминай, что меня на царство венчали, и я – помазанница Божия!

Потемкин поморщился. Лишние разговоры да советы – делу проволочка. Но жаль обижать ее!

– Прости меня, матушка. Ну а про Суворова что скажешь? Теперь, когда мир с турками заключен, можно силы немалые на Пугачева кинуть. Отозвать Суворова с Дуная?

– Отзывай! – без колебаний подтвердила Екатерина.

Страсти поутихли. Но горький осадок остался.

– Мы ссоримся из-за власти, а не из-за любви, – грустно вздохнула императрица. – Но довольно об этом. Хочу поговорить с тобой о Новой России…

Еще один день уходил медленно, каплей впадая в океан истории…

*