Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Игуменья ушла, но появилась келейница, действительно, очень скромная и застенчивая, молчаливая – как и положено монахине. Она с робостью и невольным восхищением взирала на Августу из-под длинных полуопущенных ресниц. После знакомства принцесса отослала ее, не сделав никаких распоряжений.

Осталась одна. «Я теперь все время буду одна…» Зазвонил монастырский колокол. Августа вновь подошла к окну, глянула в щель занавески. Сестры чинно шли на вечернее богослужение.

Августа в смятении опустилась на диван, стиснула пальцы. Звон лился и лился, через слух проникая в самую глубину, в недра ее существа, и не успокоение рождал в душе, но постепенно наполнял ее чем-то еще более напряженным, огромным, великим, перед чем меркла, ничтожной и ненужной казалась вся прошедшая жизнь. Уже ничего не имело значения перед тем, что нес сейчас ей негромкий звон монастырского колокола. В этом была какая-то тайна, и не уныние уже, но трепет и сомнение в своих силах вызывала у Августы мысль, что очень скоро она будет погружена в эту тайну. «Моих сил не хватит, – не подумалось, но пришло откуда-то извне, – но ведь Бог…»

Когда поздно вечером Стефанида произнесла перед закрытой дверью в келью Августы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…», то в ответ ничего не услышала. Робко толкнула дверь. Обнаружила принцессу откинувшейся на спинку дивана и крепко спящей. Постояла рядом, повздыхала. Будить не решалась. Но Августа, вдруг сильно вздрогнув, проснулась сама, и с удивлением глянула на келейницу. Тут взгляд ее затуманился, она вспомнила все…

Стефанида поклонилась.

– Матушка игуменья послала за вами.

Августа пристально смотрела на то, что держала в руках келейница. Это было иноческое одеяние.

…Все совершилось как-то суетливо, поспешно, так, что Августа не смогла ни осознать, не прочувствовать до конца важность таинственного удивительного действа, с ней совершенного. Теперь она – инокиня Досифея… Княжны Таракановой больше нет. Вот и все… Нет царской дочери, дочери Разумовского. Досифея… Христова невеста.

Перед глазами у Августы поплыли темные стены церкви, где свершился постриг. Она не слышала игуменьи, к ней обращавшейся, подспудно она отвергала свое новое, непривычное имя. Наконец, взяв себя в руки, поняла, что надо идти за Стефанидой, которая освещает ей дорогу, идти назад, в келью. Обратное путешествие по каким-то непонятным переходам… «Пленница, – билось в груди у Августы-Досифеи, – пленница…» – «Нет, – отвечало трепещущее пламя свечи в руках у Стефаниды, причудливо озаряющее черные стены, – монахиня…»

*

Утром инокиня Досифея вызвала келейницу.

– Сестра, научи меня утреннему монашескому правилу.

Стефанида достала из шкафчика огромную книгу, обтянутую кожей. Желтые страницы, испещренные рукописным полууставом, крошились на уголках. Досифея бережно взяла молитвослов из рук келейницы. «Эти слова, сложенные в молитвы… Теперь это единственная моя сила, мое спасение, моя жизнь… Господи, помоги!» Ей захотелось в голос застонать…

Через несколько часов Стефанида, принесшая обед, нашла новопостриженную монахиню углубленной в молитвослов. Досифея хмурилась, переносицу прорезала складочка напряжения. Глянув на блюда, которые келейница молча выставляла на стол, инокиня удивленно покачала головой.

– У вас и на общей трапезе то же самое подают?

Яства были хоть и постные, но изысканные – явно не для строгого монашеского стола. В ответ на ее вопрос Стефанида покачала головой:

– Нет, матушка, для вас мать настоятельница повелела отдельно готовить.

– Тогда передай, Стефанида, голубушка, матери настоятельнице, что ежели возможно, то я хочу питаться так же, как и остальные сестры.

– Я передам, – Стефанида робко улыбнулась. – А пока уж, матушка, покушайте.

На следующее утро в тревожный сон Досифеи влился хрустальной чистотой колокольный звон. Инокиня проснулась, позвала Стефаниду, жившую теперь в маленькой келье, смежной с ее комнатами.

– Что это, сестра? Служба началась? А почему мы в церковь не идем, сегодня же воскресенье?

– Матушка, вам нельзя, – тихо отозвалась келейница.

– Мне? Монахине? Монахине нельзя посещать церковные службы? А, понимаю, – Досифея грустно усмехнулась. – Нельзя, чтобы меня видели… А, Стефанида?

– Я матушке игуменье скажу…

Игуменья сама появилась после службы в келье Досифеи.

– Мать, не кручинься, как же тебя – да святой Божественной литургии лишить. Сейчас в надвратной церкви свечи зажгут, лампады затеплят, приготовят все к обедне, и пойдешь, с Богом, помолишься…

– Меня ради одной литургию служить? – изумилась Досифея.

– А то как же? – игуменья пригнулась к самому ее уху. – Ты, чай, монахиня-то непростая…