Очень может быть, что умная Екатерина II к тому времени уже поняла, что её «соперница» — всего лишь фантом, не представляющий реальной опасности. Но это могло только усилить досаду императрицы: потрачены силы, нервы, приведены в действие государственные рычаги, в центре Европы устроено скандальное похищение — и ради чего? Оказалось, что она, выигравшая тяжёлую войну с турками, опасалась не достойного противника или реального заговора, а всего лишь своенравной барышни — пустышки и «лживицы». И теперь — накануне родов и первой годовщины (8 июня) брака с любимым Потёмкиным — ей приходится возиться с фантастическими «баснями» обвиняемой, которая даже опасности своего положения не желает сознавать.
К тому же императрица уже много лет жила по правилам иной юридической традиции. В её рамках отсутствие признания заключённой в самозванстве фактически приравнивалось к утверждению ею своей «подлинности», что должно было автоматически повлечь за собой не облегчение режима содержания в крепости, а применение к виновной иных следственных действий со словесным, а затем и физическим «пристрастием».
Возможно, Екатерине и было по-женски любопытно взглянуть на даму, которая обольстительно вояжировала по Европе и из-за которой ей, российской императрице, пришлось поволноваться. Но сделать это было в принципе немыслимо: такая встреча в глазах придворной и столичной публики могла быть воспринята как некое равенство сторон, то есть в итоге означала бы признание за «побродяжкой» права на престол!
При Анне Иоанновне или даже «доброй» Елизавете упорствовавшую самозванку непременно отправили бы на дыбу. Но просвещённая Екатерина действовала иначе; она надеялась, что очевидные улики и увещевания в конце концов воздействуют на подследственную и позволят узнать её настоящие имя и происхождение. Кажется, несколько улёгся и монарший гнев, чему способствовало то обстоятельство, что 9 июня императрица была пленена живописным видом деревни Чёрная Грязь, которую она немедленно купила у князя С. Д. Кантемира, переименовала в Царицыно и решила построить здесь подмосковный дворец.
Во исполнение императорской воли Голицын велел передать арестованной, что её показания являются «басней и выдумкой, сплетённой только для того, дабы скрыть подлинную её природу и настоящие причины всех её и сообщников её действий». Теперь от неё требовалось именно «чистосердечное признание во всём, что касается до её рождения и учинённой дерзости», а также указание имени того, «кто её заставил играть сию роль». Непонятливой иностранке объяснили, что она «упорством своим и нераскаянием оскорбляет милосердное сердце» её величества, и отчётливо дали понять, что при продолжении подобного поведения подследственная «почувствует тягость праведного гнева» и принятые меры «исторгнут из неё и малейшие тайности»; в случае же признания ей обещали — даже при наличии тяжких вин — высочайшее помилование.
Эта психологическая атака не помогла. «Принцесса» опять уверяла, что «показывала самую истину и ничего ныне переменить не может». Главный следователь дал ей сутки на размышление, а затем явился лично, чтобы уговорить свою подопечную прекратить играть «комедию» и продемонстрировать непреклонность позиции власти. «Однако и сие было тщетно», — признался он императрице: узница повторила, что не знает своих родителей, наследницей российского престола её именовали другие, а сама она «никаких не изыскивала средств, дабы утвердить себя в том названии; ни с какою нациею никакого совещания о том не имела, ни от кого не подкуплена и ни для каких интересов тому не научена», к «тестаментам» и прочим документам отношения не имеет и не знает, кто их сочинил. Подследственная признала себя виновной лишь в том, что вовремя не «истребила» эти бумаги, за что и попросила помилования, под которым подразумевала свободный отъезд из России с обещанием «вечного молчания» о случившемся с ней злоключении{205}.
С точки зрения своих представлений о праве, «принцесса» была убеждена, что «никакого зла во вред России не только не зделала, но и никогда о том не думала». Вопрос о её помыслах, конечно, спорный, но юридически недоказуемый. А что касается действий, так ведь сама себя она «российской принцессой» публично не объявляла, никаких практических шагов по реализации своих «прав» не предпринимала; обнаруженные у неё документы ей не принадлежали и хранила она их исключительно из любопытства, при этом письма к султану не были отправлены адресату.