Княжий удел

На следующий день под печальный звон колоколов Успенского собора покойного князя вынесли из церкви и неторопливо понесли на плечах. Далек путь до Москвы! Впереди процессии спешили гонцы с печальной вестью, и усопший князь под звон колокола вступал в деревню, где его на плечи принимали молчаливые мужики, чтобы пронести до следующей церкви, там его бережно поднимут на руки другие, пока почивший князь не прибудет к месту своего последнего упокоения.

Дружно в этот год поднялась трава, едва солнце припекло, а первые ростки мать-и-мачехи уже желтыми солнышками лихо взбирались на косогор, ютились в низинах, около дорог и крепостных стен. Только в глубоких оврагах местами оставался слежавшийся снег.

А солнце, словно искупая свою вину за долгое зимнее бездействие, палило сильнее, плавило последний снег. И недели не пройдет, как неприглядную черноту вытеснят разноцветные медуницы, а потом опушки леса станут белыми от распустившихся ландышей.

Москва жила тихо. Казалось, и раны ее понемногу затягивались после междоусобиц братьев, и новгородские мастеровые, приглашенные великим князем, латали разрушенные крепостные стены.

Дел хватало на всех: мастеровые строили через Москву-реку мост. Обветшал он, того и гляди, рухнут вековые сваи в прозрачную гладь и сметут небольшой базарчик, который разместился на его дощатом хребте и где бойко шла торговля. А на прошлой неделе обвалились перила, и в Москву-реку попадала бесшабашная кричащая торговая публика. Насилу всех выловили.

Был Великий пост. Но, несмотря на все напасти, базары в Москве не потеряли своей живости, всюду торговали бараниной, парной говядиной и постной свининой, торговые ряды ломились от квашеной капусты, соленых грибов и всякой всячины.

Брод против обычного казался оживленным, и на богомолье с посадов в Успенский собор сходился народ, чтобы постоять перед образами на коленях и поставить свечу за упокой или во здравие.

На гонца, который легко скакал по Нижегородской дороге, мало кто обратил внимание. Его конь уверенно топтал головки мать-и-мачехи, и комья земли весело разлетались во все стороны.

– Дорогу! Дорогу! – орал он, когда ему навстречу попадалась небольшая группа нищих с котомками на плечах. – Дорогу гонцу великого князя!

Нищие охотно расступались и, сняв с голов дырявые шапки, смотрели вслед. Не дай Бог, еще и плетью угостит. Пусть себе скачет.

– Дорогу! – орал гонец, когда конь ступил на мост и, цокая подковами по свежетесаным доскам, поспешил дальше.

Мастеровые пропускали лихого гонца, а потом, как и прежде, сноровисто работали топорами. Гонец обогнал старух, спешащих на богомолье, обдал грязью нарядную девку, идущую по воду, и выехал к Китай-городской стене.

Великого князя гонец заприметил сразу. Василий стрелял из лука в чучело, ряженное в татарский кафтан. Три стрелы торчали из горла, четвертая, пущенная менее удачно, воткнулась в плечо. Молодой рында стоял подле государя и подавал ему стрелы. Гонец попридержал коня, посмотрел, как великий князь, прищурясь, целится. Пальцы Василия разжались, и стрела, весело запев, воткнулась в глаз «басурману».

– Государь, князь великий! – упал на колени гонец. – С Нижнего Новгорода я, воеводой Оболенским прислан. Сыновья Улу-Мухаммеда в окраину русскую вошли, по всему видать, к самой Москве спешат!

Василий Васильевич посмотрел на чучело. Стрела пробила голову, выдернув с обратной стороны пук соломы. А ведь татарин так стоять не станет. На поле боя кто первый пустит стрелу, тот и прав! Покудова русич один раз стрелу выпускает, татарин уже четвертую готовит. В чем же хитрость? Быть может, в том, что татарин за дугу тянет, а русич привык тетиву натягивать?

Василий Васильевич не однажды наблюдал, как татары стреляли из лука. Их быстрота и точность всегда поражали его. Одним движением, не выпуская тетивы из пальцев, они доставали из колчана стрелу, прикладывали ее к дуге, и мгновенно она уже летела в цель. И русским надо воевать так же, однако традиции на Руси совсем иные. Но не было в стрелах, пущенных татарами, той мощи и силы, которой отличались стрелы русичей, способные пробить даже крепкий панцирь.

Призадумался Василий: опять Улу-Мухаммед.

Василий помнил его огромным, шумным. Хан охотно откликался на шутки своих мурз, и его громкий голос беспрестанно сотрясал своды дворца. И кто мог подумать, что пройдет совсем немного времени – и его власть в Сарайчике завершится бесславным изгнанием. Но не таков Улу-Мухаммед, чтобы сносить обиды. Он уже оторвал от Орды огромный кусок и стал ханом. На востоке создал государство, которое сейчас угрожало Московии.

Видно, сама судьба сталкивала их, чтобы они посмотрели друг на друга через много лет.

– Что ж… встретим мы хана. Прошка! – позвал великий князь верного слугу. – Распорядись, пусть бояре ко мне явятся!