Княжий удел

«Разве добрая птица будет промышлять ночью? А эта от солнечного света скрывается. Посмотри на сокола, – показал он в небо. – Солнце едва взошло, а он уже в полете. Филин ночная птица, потому что со злыми силами знается. Это и по нашей вере и по вашей – все едино!»

Может быть, и следовало выслушать свояка – тот зла не пожелает, но верх одержало сложное чувство: жалость к птице и еще желание испытать собственную судьбу. Филина Юрий провез через всю Русь до самого Галича и вот сейчас вспомнил о предостережении Свидригайла.

Юрий Дмитриевич подошел к клетке, распахнул ее. Птица недоверчиво взглянула на хозяина, слегка наклонив крупную хищную голову. Перья на затылке чуть приподнялись, видно, осерчал старый филин. Разве может скоро поверить в свободу птица, так долго прожившая в неволе?

– Ступай! – поторопил Юрий Дмитриевич филина.

Строгий голос Юрия, а может, близкая свобода, жажда полета, которая никогда не умирала в филине, заставили птицу сделать первый шаг к своему освобождению. Этот шаг был неуверенный, как первый полет.

– Ты свободен.

Так тюремщик говорит прощенному узнику. А тот все еще не верит в желанное освобождение, не смеет подойти к распахнутой настежь двери.

Юрий взял в руки птицу. Она не сопротивлялась – успела привыкнуть к этому хозяйскому и одновременно бережному обращению. Умные глаза филина смотрели в самое лицо князя. Потом Юрий распахнул окно и подбросил птицу вверх: не подвело крыло, пошло впрок скормленное мясо. Птица взмахнула крыльями и могуче воспарила над теремом, перелетела колокольню.

Даже крика прощального не услышал князь: в полете птицы усмотрел радость.

А может, зря отпустил филина? Кто знает, возможно, эта ночная птица была его талисманом? Помощь темных сил сейчас ой как нужна!

Прав боярин Всеволжский, когда говорил, что нужно запереть навечно Ваську в монастыре; права Софья, когда говорила, что не может ее сын остаться без удела. Была и третья правда – подсыпать в питье зелья, никто и не узнает, как сгинул московский князь.

Велик город, а довериться некому.

– Ты спишь, князь? – Дверь чуть приоткрылась.

Вошел Семен Морозов, любимый боярин князя, который выделялся среди других кротким и рассудительным нравом. Именно он служил кладезем всех его личных тайн. Ему Юрий Дмитриевич и доверил свою печаль.

Галицкого князя и боярина связывала давняя дружба: вместе они на соколиной охоте, вместе и на поле брани. Даже в Москве Юрий держал Морозова подле себя, выделив в великокняжеских хоромах палаты. Семен Морозов родом был из тверских князей и перед московскими шапку снимать не обучен. Потому московские бояре не любили его и ревностно наблюдали за дружбой великого князя и боярина. Наиболее ретивые не упускали случая очернить Морозова в глазах великого князя. И только Юрий Дмитриевич знал, что вряд ли найдется в государстве более преданный ему человек, чем этот боярин с угрюмым лицом. Да и боярином-то он стал не так давно – по прихоти самого Юрия Дмитриевича, – а так помирать бы ему в безвестности.

Боярин от порога перекрестился на образа, прошел в палаты.

– Помнишь, Юрий Дмитриевич, как ты меня с басурманова плена выкупил? – спросил вдруг Морозов.

Давно это было, пятнадцать лет уже минуло. Мурза золотоордынский на Тверскую землю пришел и много людей в полон взял. И надо же было тому случиться, что окольный Морозов в окраине вепря травил. Недолгим был бой, полегли все отроки мучениками в чистом поле. Видно, судьба была такая у Семена – уцелел! А может, по богатой одежде угадали татары в нем знатного воеводу. Стянули ему веревкой за спиной руки и бросили в арбу на солому. Отъехала от родной вотчины скрипучая арба, пересекла границу Руси и направилась прямиком в Кафу.

Через два месяца узнал Юрий Дмитриевич о судьбе Семена Морозова, молился о спасении его души в домовой церкви. А скоро запросили за него татары такой откуп, какой за князя не всегда просят.

Выплатил Юрий Дмитриевич выкуп, все до последней копейки выложил.

Из плена Семен вернулся через год: исхудал, осунулся, а борода, как и прежде, торчит строптиво. С этих пор князь Юрий больше с боярином не расставался.

– Разве возможно забыть? – выдохнул Юрий Дмитриевич.

– Так вот что я хочу сказать тебе, князь. Когда я в басурманном плену был, тяжко мне приходилось. Но, кроме жизни, ордынцы ничего отнять у меня не могли.

– К чему ты это, Семен?

– А вот к чему. Сейчас тебе, князь, вдвойне тяжело. Ты власть получил, какой у тебя не было, и распорядиться ею правильно не можешь, потому что находишься в плену гордыни.

– Что же ты мне посоветуешь, боярин? – с надеждой посмотрел он на Семена.

– Когда к тебе шел, встретил на дворе великую княгиню Софью, – не спеша начал Морозов. – В печали она, горько ей. Когда власти много, можно обидеть ненароком ближнего, как бы потом самому об этом не пожалеть.

– Вот ты сказал, горько великой княгине. Думаешь, мне не горько? Разве легко рогатину на родича поднять? Ведь и моя тоже кровь в Ваське течет!

– По-христиански нужно делать, так, чтобы совесть у самого была чиста. Ты у Василия удел забрал, ты ему удел и верни!