Княжий удел

Василий тоже начинал рано: пятнадцатилетним отроком выехал в Золотую Орду просить ярлык на великое княжение у хана. Но судьба сына отличается от его собственной — земля, раздробленная на княжества, помалу собирается в единое целое. Не надо ехать Ивану к татарам за ярлыком на княжение великое, да и сама Орда уже не та — разодрали ее на множество кусков, где каждый Чингисид непременно видит себя наследником великого Джучи. Поднабрать бы силенок да в открытом поле встретить татарову тьму. Да уж ладно! Чего не сделал сам, сделает сын.

А язычники — это так! Еще и не такого насмотришься. К крови, как к хмельному, привыкнуть нужно, тогда оно и голову кружить не будет.

Василий выпил квас до самого дна. И тяжелые капли повисли у него на усах.

Загадал желание. Теперь только молиться, чтобы сбылось.

Незаметно наступил вечер. Солнце низко повисло над полем, окрасив красным луговые травы. Василий пожелал выйти на крыльцо. Прохладный ветер остудил кожу.

— Посады отстроили? — спросил государь.

— Отстроили, батюшка. Как ты велел, со льготами строили. Пошлину не брали, и золото пригодилось, что ты из казны пожаловал. Месяца не прошло, а посады уже стоят! — сообщил Прохор. — Теперь они краше прежнего будут.

— Ивана хочу видеть, пошлите за ним.

Ивана нашли во дворе вместе с боярскими детьми. Позабыв про свое великокняжеское величие, он играл в салки. Рубаха у него вылезла из-под пояса, волосы растрепались, а крест болтался у плеча. Прошка слегка пожурил пострельца и повел к отцу. Так он и предстал перед Василием Васильевичем — запыхавшийся, с чумазым лицом. Прошка плюнул на рукав и вытер рожицу великого князя: хоть и не видит Василий, но не подобает Ивану в таком виде перед отцом стоять.

Василий нашел руками плечи сына.

— Жениться тебе пора, государь, — сообщил московский князь.

Ваня шмыгнул мокрым носом, а потом кулачком растер по лицу грязь.

— Ага.

— Ты суженую свою видал? Ну и как она тебе? Приглянулась?

— Худа больно, — по-солидному отвечал Иван Васильевич.

— Ну ничего, еще потолстеет! — вдруг залился громким смехом Василий.

Он хохотал громко, удивляя бояр, которые давно не видели великого князя в таком бесшабашном, лихом веселье. Пустые глазницы князя наполнились слезами, которые стекали быстрыми ручейками по скуластым щекам. Он никак не мог остановиться, заражая своим веселым смехом стоявших рядом бояр. Иван оставался серьезен, словно все происходящее относилось к другому: заткнул рубаху за пояс, расправил княжеские бармы и стал терпеливо дожидаться, когда отец успокоится. А Василий хохотал так, словно хотел зараз отсмеяться за все годы, проведенные печальником. Запрокинув голову назад и устремив пустые глазницы к небу, он повторял одно:

— Худа, говоришь, больно! — И вновь его сотрясал новый приступ хохота.

Бояре уже давно отсмеялись, отерли платком бородатые лица, а Василий все не унимался. И наконец, успокоившись, отвечал серьезно сыну:

— Жаль, что не суждено мне увидеть свою невестку. Но бояре говорят, девка она красивая и добрая. На мать похожа, такие же глазищи. А у Матрены, я помню, хороши они были. Сладится все, сынок.

Свадьба великого князя Ивана Московского с княгиней Тверской состоялась в июне. По случаю женитьбы сына Василий объявил в городе праздник. Великая княгиня Мария разъезжала по монастырям и раздавала щедрую милостыню. Не усидела дома даже старая Софья Витовтовна, повелела запрячь мерина попокладистее и увязалась вслед за невесткой. Юная княгиня Мария Московская ездила по столице в санях, запряженных шестеркой лошадей, которую сопровождали всадницы. Московиты не привыкли к такому зрелищу — жались к стенам, отбегали в сторону, пропуская конный отряд. Никто не осмеливался смотреть девкам-охальницам в лицо, сжимали шапки и отвешивали глубокие поклоны, как перед великими господами.

Народ в городе гулял до глубокой ночи: пили вино, стучали в барабаны, плясали. Шуты и шутихи, нацепив на шею звонкие бубенцы, бегали по улочкам и веселили народ. Караульщики у городских ворот в этот день были сговорчивыми — отворили ворота, и в Москву из дальних и ближних сел прибывал народ посмотреть на свадьбу великого князя Ивана.

Упились допьяна. Мужики вповалку лежали на базарах, где была выставлена княжеская медовуха. Стража не наказывала провинившихся кнутами, а глашатаи объявили свободу лиходеям.

Сам Василий еще утром разъезжал по темницам и миловал узников. Ликование охватило всех, и следующее утро встретили хмельными.

Позади свадебное веселье, впереди совместная жизнь. Запропастились куда-то тысяцкий и дружка, Иван остался один. Боярыни ввели к государю десятилетнюю жену Марию Московскую и оставили молодых одних. Марья озоровато глянула на мужа из-под фаты и присела на лавку.

— Репы хочешь? — вдруг предложил Иван жене давно очищенную желтую репу. — Сладкая…

— Хочу… — пропела Марья, отложив в сторону тряпичную куклу.

Ваня грубовато ухватил куклу и бросил ее в угол.

— Хватит тебе в куклы играть! Теперь ты жена моя!

Марья хмыкнула, а потом испуганно разревелась.

— Плохой ты! Зачем Аннушку обидел! Больно ей!