Княжий удел

Великий князь подъехал к Галичу на санях, запряженных парой вороных коней. У городских ворот он попросил остановиться и подвести его к стенам крепости. Бояре подхватили князя под руки и, упреждая каждый неверный шаг, подвели к стенам детинца. Василий касался руками его шероховатой поверхности. Вот он, мятежный город, у его ладоней! Еще недавно он въезжал сюда пленником, а сейчас входил с дружиной, чтобы навсегда лишить Галич прежней вольницы. Василий чувствовал под ладонью впадины — видать, от ударов ядер. Но разве такие стены пробьешь? На века строено.

Василий повернулся и спросил:

— Василий Иванович Оболенский здесь?

— Здесь я, князь, — снял шапку воевода.

— Дмитрию в городе более не жить!.. Хватит! Не хочу смуты. Удела отцовского я его лишаю. Если в покорности пожелает жить, то приму у себя в Москве на службу… с окольничего начинать будет, а заслужит, так, может, и боярином сделаю. Возомнил о себе, негодник, выше избранника Божьего, только ведь вышло так, как Господь решил. Я тебя, Василий Иванович, в городе наместником оставлю.

— Спасибо, государь! — охнул боярин, не ожидая такой чести.

Кто-то из окружения князя подтолкнул его:

— Ты руки Василию Васильевичу целуй!

Наклонился Оболенский и поцеловал шершавые руки московского князя.

— Народ в городе не обижай. Будь ему отцом, решай справедливо споры, — напутствовал Василий. — Еще гарнизон тебе большой оставлю. Если Дмитрий силу где соберет и с воинством надумает обратно вернуться, гони его в шею, как если бы он надумал Москву брать!

— Слушаюсь, государь! — ответил обрадованный Оболенский. — Как сказал, так и будет.

— А теперь, бояре, ведите меня в город, хочу пешком пройтись… по отчине своей!

Дмитрий Юрьевич ушел в Новгород, так всегда поступали князья, когда терпели поражение. Господин Великий Новгород был той силой, которая могла противостоять Москве — и земли поболее, и лавки побогаче, и купцы знатнее. По всей Европе разъезжали они со своим товаром. Москве не дотянуться!

Несколько лет назад в Новгород приходил за помощью Василий Васильевич: расщедрились тогда купцы, выложили на дружину денежки. Теперь пришел Дмитрий к тем же самым купцам просить денег, чтобы помогли собрать войско против великого московского князя.

Эта помощь великим князьям не была бескорыстной. Великий Новгород сторонился братских междоусобных войн и ревниво взирал на то, как ширится Московская земля и крепнет стольный город, полнится казна золотом и один за другим перед сильным старшим братом склоняют головы удельные князья. Велик аппетит у московских князей. Пройдет время, и захотят они присоединить к своим землям и новгородские просторы. Потому и откупались купцы, давая деньги, чтобы ни одна из враждующих сторон не окрепла и не смогла забрать сытые новгородские поля.

Впереди Дмитрия в Новгород торопились гонцы. Въезжал князь Галицкий в город без боевого сопровождения, он вел за собой лишь нескольких бояр. Не осталось в его свите даже услужливых рынд, которые помогли бы князю сойти с коня. Пали они в Галиче, который уже неделю был Московской землей.

Надеялся Дмитрий, что отдохнет в Новгороде, успокоится его истомленная душа. Помолится, наберется сил, а потом, глядишь, выступит супротив обидчика.

Дмитрий не выдавал тоски, но мысль словно червь точила его: ведь не так давно новгородцы чествовали великого московского князя, назвав Дмитрия Окаянным, обрядили Васильеву дружину в латы. И если бы не эта помощь, которую получил от Великого Новгорода великий московский князь, не подняться бы ему. Сидел бы он сейчас по-прежнему в Вологде, на самом краешке Московского княжества.

Дмитрий не хмурился, радушно улыбался и был обходителен с новгородскими боярами.

Вечером посадник устроил пир, столы ломились от всякой снеди и множества напитков. Бояре один за другим произносили здравицы Дмитрию. Некоторые из них как бы ненароком сбивались, называя Шемяку московским князем, хотя не было у него давно Московской земли, а неделю назад лишился и батюшкиного удела. Однако Дмитрий препираться не желал и выслушивал бояр с улыбкой. И когда хмель уже развязал языки, а застолье достигло своей вершины, поднялся посадник. Он пил больше всех, не оставляя на дне чаши ядреную медовуху. Однако хмель его не брал. Наоборот, он казался еще более трезвым, а речь сделалась разумнее.

Взял посадник братину с вином белым, пустил ее по кругу, а потом заговорил: