Княжий удел

— Батюшка наш едет! Батюшка! — раздавалось справа и слева.

Василий велел попридержать лошадей, вышел навстречу крестьянам и, не пряча обезображенного лица, заговорил:

— Да какой же я для вас батюшка? Двор мой — вологодский удел! Батюшка для вас Дмитрий Юрьевич!

— Ты был для нас государем Московским, ты им и остаешься, — услышал Василий в ответ.

Повернулся вологодский князь, словно хотел увидеть говорившего. Да где там. Мрак один! И потихоньку, поддерживаемый боярами под руки, снова сел в возок.

В воротах монастыря Василия встречал игумен Трифон.

— Здравствуй, государь Московский, — прижал к груди Василия Васильевича старик.

Князь Василий обнял игумена.

— И ты о том же, отец Трифон? Ведь есть у нас московский государь Дмитрий Юрьевич.

— Ты для меня всегда был московским государем, им и останешься. Когда ты еще мальцом был и в Золотую Орду ехал великое княжение просить, я знал, что Господь на твоей стороне окажется. Молился я за тебя, Василий, и братии своей молиться наказывал. Вот и дошли наши усердия до ушей Господа. Мы и сейчас молиться будем, вот московский стол к тебе и вернется.

— Не за тем я сюда прибыл, святой отец… Братию накормить должен и милостыню раздать, — сказал Василий Васильевич и сам поверил в это.

— Ладно, государь, не будем об этом говорить прямо с порога. Сначала в баньку сходишь, накормим тебя, пиво отведаешь, а потом о делах поговорим.

Весть о том, что в Кирилло-Белозерский монастырь прибыл Василий Васильевич, сразу перекатилась через монастырские стены и быстрой волной разбежалась во все стороны. К монастырю приходили люди и подолгу стояли в надежде увидеть князя. На Руси путь к святости лежит через страдания, и слепой князь стал ближе и понятнее не только чернецам, приютившим его в своих стенах, но и крестьянам.

В Белозерский монастырь прибывали бояре. Они покидали Дмитрия Юрьевича и князя Можайского Ивана Андреевича и со всем скарбом и с чадами спешили в услужение к Василию. Монастырь грозил превратиться в город, тесно в нем становилось от людского скопления.

Отец Трифон, оставаясь наедине с Василием, говорил:

— Смотри, князь, как народ тебя почитает, со всей Руси к тебе тянутся. Вчерась от Ивана Можайского еще трое бояр пришло. Я уж им запретил в монастыре жить, и так там народу полно. Так знаешь, что они ответили?

— Что же, святой отец?

— Что им и не надобно. Будут, дескать, свои хоромы возводить, только чтобы подле тебя быть!

Прозорлив был игумен и говорил так, как того хотелось князю. Ведь не только милостыней своей хотел наградить братию, но и дожидался признания самого уважаемого старца.

Трифон меж тем продолжал:

— Я и в другие монастыри чернецов с вестию разослал, чтобы почитали тебя, Василия, как своего господина.

— Только господин ли я, если Дмитрий на столе московском сидит? — воззрился пустыми глазницами князь на говорившего. — Проклятые грамоты меня держат!

Вот и сказано то главное, из-за чего и прибыл Василий в монастырь, а теперь игумену решать, как дальше быть. И уже осторожно, опасаясь неловким обращением обидеть святого отца, спросил:

— Помоги мне, Трифон, снять проклятие этих грамот.

Молчал Трифон. Одно дело — считать Василия своим государем, и совсем другое — проклятые грамоты на себя брать. Василий смиренно и терпеливо дожидался ответа, уложив на колени обезображенные ладони.

Хоть и слеп Василий, а дальше зрячих видит.

— Если сниму на себя проклятые грамоты, стало быть, опять война… — размышлял игумен.

— Война… — эхом отозвался Василий. — А разве правда не дороже пролитой крови? И разве не мои предки великими князьями на Москве были! Подобает ли мне, великому московскому князю, в Вологде сидеть, как дальнему родственнику? От неправды смута идет, отец Трифон, — возражал Василий. — Если бы не возроптал Дмитрий, на Руси мир был бы.

Игумен и Василий сидели один против другого. Трифон за эти дни успел изучить обезображенное лицо князя, успел привыкнуть к пустым глазницам, и ему уже казалось, что ничто не сможет взволновать Василия. Но сейчас лицо князя покрылось румянцем. Он волновался, а руки его беспокойно двигались.

— В народе эти грамоты проклятыми зовутся. И знаешь почему? Кто нарушит их, на того Бог проклятия посылает, — степенно рассуждал старец. — Только если не нарушить их — значит неправду чинить и жить по кривде, а не по правде. Народ наш христолюбивый и тебя может не понять, князь, а если проклятие и падет, то на мою голову. — Игумен замолчал.

Василий терпеливо дожидался продолжения разговора.

— Мне ли, монаху, бояться Божьей кары? За правду же и пострадать не жаль. — На лице игумена появилась улыбка.

Проклятия грамот с Василия были сняты в литургию. Дождливо было в этот день, и отец Трифон, ступая по слякоти монастырского двора, горбился, взвалив на себя проклятия. Он шлепал босыми ногами по грязи, не разбирая дороги, шел в свою келью, ряса его намокла и плотно пристала к телу, мешая идти. Кто-то из чернецов хотел укрыть Трифона плащом, но он, отстранив сердобольную руку, пошел дальше. И чернецы с жалостью смотрели ему вслед, пока наконец он не скрылся.