Княжья доля

Сделать это без помощи стремян было весьма и весьма затруднительно, и он поминутно съезжал набок, но каждый раз ухитрялся выровняться в седле. Эта безумная скачка продолжалась достаточно долго, и заплутать Константин успел изрядно. Во всяком случае, спустя еще полчаса он окончательно понял, что заблудился, поскольку голоса, на которые он ехал, стали, как ни удивительно, не приближаться, а удаляться от него.

Как позже заметил Ингварь, окончательная вина за то, что Константина не нашли сразу, лежала, во-первых, на медведе, ибо именно он, решив, что добычу ему не догнать, повернул назад и надолго задержал остальных князей. Во-вторых, виновато было полузамерзшее дымящееся болото, которое Константинов жеребец, по счастливой случайности, пересек в считанные минуты, причем по единственной возможной дорожке, таившейся под грязной талой водой. Князья же подались в обход, а это заняло у них немало времени.

Поплутав по кустарниковым зарослям еще с полчаса и лишь чудом сохранив от посягательств наглых ветвей в целости и сохранности оба глаза, Костя наконец выехал на небольшую, метров десять в диаметре, поляну, более похожую на проплешину. Но тут его конь угодил передними ногами в какую-то яму, тщательно замаскированную накиданными сверху ветками. Надо ли говорить, что полет Константина был не менее живописен, нежели воздушный таран летчика, а его невольная попытка пробить землю головой выглядела так же бессмысленно, как бодание теленка с танком. Ко всему прочему он еще за что-то зацепился своим нарядным алым корзном — средневековой чапаевской буркой, только без могучих вставок, делающих плечи двухметровыми. Когда наконец он приземлился близ могучего здоровяка дуба, то лишь с большим трудом осознал, что еще живой.

Впрочем, окончательно прийти в себя ему не дали. Хриплое воронье карканье заглушил пронзительный залихватский свист, и сразу же, как муравьи, из каких-то щелей стали выползать на полянку лохматые оборванцы. Уже через какую-то минуту, едва успев привстать и прислониться спиной к дереву, он оказался лицом к лицу с пятью мужиками, которые, судя по угрожающему виду, представляли собой небольшую лесную шайку. Один из них, одетый побогаче прочих, выступил вперед и миролюбиво скомандовал:

— Снимай бронь, боярин. Будя. Относился. Ежели по-хорошему, так и мы по-хорошему, живым отпустим, хоть и без одежи, а коль трепыхаться учнешь, так и вовсе голову здесь сложишь.

Как бы в подтверждение сказанного, мужик сжимал в правой руке меч, а в левой — здоровенный тесак. Остальные имели вооружение похуже — всего-навсего дубинки и ножи, значительно уступающие по размерам тому, который был у атамана.

Константин никогда не считал себя храбрецом, безумству которых, по словам Алексея Максимовича Горького, поют славу, хотя и посмертно. Словом, не сокол, не орел и не ястреб. Так себе, обычная птица невысокого полета. Против пяти человек, которые прошли хорошую школу раздевания одиноких путников, ему было не выстоять и минуты, это он тоже прекрасно понимал. Однако, всегда считая себя реалистом и практиком, тут он почему-то заартачился.

Оно, конечно, шансов никаких, но вдруг да подмога подоспеет. Уж больно унизительной представилась ему картина, как он голышом выходит к тому же Ингварю и прочим князьям. Да, они ему никто, а братьями, да и то лишь двоюродными, доводятся всего-навсего его телу. Но он был уверен на все сто, что ни один из них так трусливо никогда бы не поступил, даже окажись в такой безнадежной ситуации. Любой вышел бы в одиночку не только против пяти, а и против двух-трех десятков человек. Хотя результат подобного геройства абсолютно предсказуем. Они, конечно, спору нет, способнее и привычнее к подобного рода забавам, но никто из них с двумя десятками не совладал бы. Достаточно скопом накинуться, и все — никакое ратное мастерство не поможет. Но все равно эти дрались бы до конца.

«Не слишком ли большими реалистами стали мы в конце двадцатого века, — пессимистично думал Константин, пока супостаты приближались. — Начальство критиковать не смей, это все равно что против ветра мочиться; наглец тебе хамит, а ты молчи, вдруг он с ножом или рядом дружки стоят; женщину в темном переулке в открытую грабят, а прохожие шарахаются с одной лишь мыслью: «Слава богу, не меня». Почему же мы так опаскудились за каких-то восемьсот лет?! Должно-то вроде как наоборот случиться, а на самом деле… Да что тут говорить!..»

К тому же первоначальный владелец тела оставил его Константину в весьма приличном состоянии и уже хотя бы за одно это заслуживал того, чтобы сам Костя не унижал его таким наглым образом.

Все это пронеслось в его голове за каких-то десять-пятнадцать секунд. Тем временем, видя, что он застыл в неподвижности и не делает никаких попыток к сопротивлению, вожак сделал еще пару осторожных шагов и остановился. При этом он продолжал держаться на безопасной дистанции.

Молчание длилось с минуту. Наконец атаману надоело ждать, и он, хмыкнув и сплюнув, прервал затянувшуюся паузу:

— Давай-давай. Шевелись, боярин. Али у тебя со страху руки отнялись?