Княжья доля

— Опять начинаешь, — строго заметил Костя, угрожающе хмуря брови.

— Ой, молчу я, молчу, — осеклась она и принялась проворно застилать свою лавку, но при этом все-таки продолжая что-то бормотать себе под нос.

Константин погасил почти сгоревшие свечи, быстро разделся и лег. Доброгнева, пошуршав еще немного в темноте, тоже наконец улеглась. Полежав пару минут молча, она не выдержала:

— Княже, спишь ли?

— Да разве тут заснешь, — недовольно проворчал Костя.

— А спросить тебя можно остатний раз?

— За спрос куны[8] берут.

— А у меня нет, — ойкнула она растерянно и тут же приглушенно хихикнула. — Да ты все шуткуешь, а я по правде узнать хочу.

— Ну если только в остатний, — предупредил он ее. — Сама сказала. Спрашивай, и спать будем.

— А на кой я тебе понадобилась-то? — робко подала она голос.

«Наверное, не спрашивала бы, если бы не случилось чуда и я не оказался в этой шкуре», — подумал Костя, а вслух ответил:

— Покормить тебя решил. А то гляжу, кожа да кости, аж смотреть тошно.

— То-то ты накинулся сразу, — проворчала она.

— Так я тебя хотел на колени посадить, чтобы покормить. Думал, у самой-то сил, поди, и вовсе нет, даже ложку поднять не сможет.

— А чего ж под подол полез? — не отставала она и лукаво добавила: — Сам же сказывал, что токмо собаки на кости бросаются.

В ответ раздалось глухое княжеское рычание. Получилось вроде бы убедительно. Во всяком случае, Доброгнева, приглушенно пискнув, окончательно затихла и больше вопросов не задавала.

Наутро Константина, как обычно, разбудил Епифан. Первый вопрос, который он задал князю, был:

— А где ведьма-то?

Константин рывком поднялся со своей лежанки и увидел только ворох скомканных шкур на соседней лавке. Его ночной собеседницы и след простыл. На секунду стало чего-то жалко и немного обидно.

«Хоть бы попрощалась», — подумалось ему, но потом он ее понял.

И впрямь, вчера один, а сегодня — совсем другой. А ну как на следующий день вновь на нее полезет? Что тогда?

И пожаловаться некому. Он — князь, а она — внучка ведьмы. Нет ни заступников, ни защитников.

Получается, все правильно она сделала.

Тем более что в один прекрасный день он из этого тела исчезнет, и что тогда с нею будет? Выйдет еще хуже — приручил, прикормил, а потом на тебе.

Поэтому Костя как можно равнодушнее зевнул и лениво пояснил Епифану:

— Да отпустил я ее. Она со мной ночью сполна за все рассчиталась, вот я ее под утро на все четыре стороны и отправил. Ну, чего стоишь как вкопанный? Давай кувшин — мыться буду! Поди, на охоту уже пора?

* * *

Оный Константин словеса рек сладко, но душу имел гнусную. И о ту же пору изловиша служка княжий и убивец, прозвищем Гремислав, девицу пригожую, на коей свой алчный взор остановиша Константин князь, и достави оную в светлицу к ему и учал нечестивец терзати несчастную, потешая свою ненасытну похоть.

Пред заутреней Гремислав же бездыханно тело, обернувши в рогожу, в тайности вынес из терема и захорониша в лесе. Константине же рек братьям тако. Де, отпустиша он ее, вовсе не карая, ибо тако и Христос заповедал.

И зрели князья, яко сей безбожник крест на себя кладе рукотворный, и дивились вельми сей лжи подлой, ибо, памятуя нрав буен Константинов, не усомнишися нисколь, что сей изверг деву оную умучил и живота лишил.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 г.

Издание Российской академии наук, Рязань, 1817 г.

* * *

Тако сей княже поступиша не по покону Ярославичей, но по милосердию и правде Христовой, ибо Исус рек: «Не до семи, но до семижды семи грехов прощати должно врагам нашим», и дева оная, коя лишити князя живота могла, будь в ее руце сила помогутнее, прощена им бысть и на волю пущена вовсе без виры.

Из Владимиро-Пименовской летописи 1256 г.

Издание Российской академии наук, Рязань, 1760 г.

* * *