Князек

– Странно, что умирание может быть столь прекрасно... – сказала она. Он понял ее – как и всегда: ведь годы, проведенные вместе, когда они жили, спали, сражались и охотились бок о бок, радовались и печалились об одном и том же, сделали их единым существом. Люди не могли быть ближе друг другу, чем эти двое... Джон втайне изумлялся тому, что первое очарование любви ничуть не потускнело, а близостью они не пресытились. Всякий раз это происходило словно впервые, а час, проведенный без Мэри, был потерянным для Джона. Сейчас Мэри верхом на Хаулете находилась рядом – она держала поводья Юпитера, поджидая Джона. Он вдруг вспомнил, как впервые увидел ее – она сидела вот так же, вытянувшись в струночку, на могучем коне, силуэт ее четко выделялся на фоне неба – между ее бровей была такая же задумчивая складка... Он всегда называл ее Князьком – сейчас она выглядела ничуть не старше: возраст был не властен над ее красотой. Точеные черты, чистые серо-зеленые раскосые глаза, золотистые переливы смеха, царственная осанка, делающая ее похожей на статую богини, изваянной из мрамора, – все оставалось прежним. На нежной золотистой от загара щеке виднелся тонкий светлый шрам от того самого копья, и еще один, совсем свежий, на самом виске, куда угодил камушек, вылетевший из-под копыт скакавшего галопом впереди коня во время бешеной скачки... Вот и все перемены, произошедшие в ней за эти годы.

...Хотя не совсем так – были еще и невидимые глазу перемены, творившиеся в ее душе: они озадачивали и беспокоили Джона. В том, что с ней не произошло ничего, что следовало бы скрывать, Джон был совершенно уверен. Но все эти недомолвки, беспричинные приступы тоски, порой охватывающие ее, – когда он заботливо спрашивал о причине, она усилием воли стряхивала наваждение и заговаривала о другом... А иногда он просыпался среди ночи – и видел, как она молится, преклонив колени, у самого ложа. В таких случаях он никогда не прерывал ее, даже не давал ей почувствовать, что пробудился – а она сама ни разу ни словом не обмолвилась об этом, как, впрочем и о свечах, что возжигала она в крохотной каменной часовне под торфяной крышей перед статуей Пресвятой Девы... Он ничем не мог это объяснить – ну разве что она просила Богоматерь даровать ей еще одно дитя. Но почему бы ей с ним об этом не поговорить? Нет, он решительно ничего не понимал – он знал только, что глубоко в ее сердце поселилась печаль, и пока она хочет хранить ее в тайне, он не потревожит ее, не подаст виду, что ему об этом известно...

Мэри задумчиво проговорила:

– Знаешь, наверное, Господь дарит нам всю эту красу, чтобы хоть чем-то утешить в преддверии лютой зимы. Это как всепожирающее пламя, оставляющее после себя только пепел...

Некоторое время они молча любовались переливами багрянца и золота, пока молодая собака по имени Кай не зевнула громко и протяжно и не зачесалась, прервав задумчивость хозяев. Моуди давно не было в живых – она погибла при родах: щенки оказались чересчур велики для ее хрупкого тельца. Кай же была одной из многочисленных дочерей Китры – отважная, но чересчур молодая, горячая и неопытная.

– Ну как, поедем, папа? – спросил Томас. Он поджидал родителей с плохо скрываемым нетерпением и только рад был вмешательству Кай. – Лошади уже застоялись. – Чтобы представить убедительное доказательство, мальчик толкнул Сокола в бок ногой, а когда жеребец беспокойно затанцевал, резко натянул поводья.

– Да, конечно. – Джон принял поводья из рук Мэри и вскочил в седло. Они поехали вниз к водопаду Гирди, обогнули холм и углубились в лес. За ними безмолвно следовали охотники, держа на поводках собак. Томас ехал рядом с родителями, чуть не дрожа от возбуждения. Его впервые взяли на настоящую, серьезную охоту – на крупного кабана – и мальчик, осознавая всю торжественность момента и громадную ответственность, гордо выпрямился в седле, а между его бровей образовалась складочка, делающая его еще более похожим на мать. В одиннадцать лет он был уже очень высок и силен, мог управиться с любым конем – сейчас он ехал верхом на крупном светло-сером мерине по имени Сокол, родственнике Хаулета. А конь этот был вовсе не детской игрушкой... В руках мальчик держал копье, древко его, как и положено, упиралось в носок сапога. У него была та же упругая стать, что и у Мэри. Джон то и дело оглядывался на них, ехавших бок о бок – и всякий раз сердце его замирало от любви и нежности. Мальчик все время откидывал со лба легкую прядь светлых волос, а в его раскосых серых глазах горели решимость и отвага...

Они собирались поохотиться на крупного кабана, который время от времени совершал набеги на посевы окрестных крестьян и производил другие разрушения в деревнях. Те, кто его видел, в один голос называли чудовищем – но даже если у страха глаза велики, то все равно необходимо избавиться от зверя.