Князь. Всадники ночи

– Все равно люблю, единственный мой, желанный… – Она прижалась ухом к его затылку, и волосы защекотали кожу между лопатками. – Тяжко, когда уходишь, так тяжко, ты и помыслить не в силах. Возьми меня в жены, Андрюшенька, возьми. Истомлюсь я без тебя. Сгорю, ако уголек в пустой печи. Возьми.

– Мы ведь уже говорили о том, Люда. Женат я, пред Богом обвенчан.

– Затрави! – с неожиданной силой повернула к себе Зверева княгиня. – Все так делают, и тебе не грех. Чуть где оступится – плетью ее, плетью! Ошибется – бей, и посильнее. Не ошибется – сам вину найди. Нет вины – бей за то, чего не сделала, что забыла, не успела, не догадалась. Когда муки не стерпит – в монастырь уйдет, и ты свободен будешь, свободен. Снова можешь жениться. А моего хрыча старого мы изведем. Ты зелье сваришь. Ты ведь колдун, про то вся Москва шепчется. Когда порчу с семьи царской снял, так царица Настасья одной дочери родить не успела, ан уж вновь тяжелая ходит. Шепчутся люди, да вслух молвить опасаются. Люб ты, сказывают, Иоанну. Для него колдуешь. Так и для меня постарайся… – Людмила снова прижалась к любимому горячим обнаженным телом. – Изведем постылого, твоей вся стану. Днем с тобой стану и ночью. И за столом, и в церкви, и в доме, и на улице. Ни от кого не прячась, ни на миг не разлучаясь. С тобой быть хочу, желанный мой, суженый. С тобой.

За дверью тихонько поскреблись. Молодая женщина вздрогнула, испуганно оглянулась.

– Ну вот, опять… – Она обняла Андрея, крепко сжала: – Не отпущу! Мой ты, мой! – Однако уже через минуту руки ее ослабли, и княгиня отступила: – Господь, Вседержитель наш, спаси, помилуй и сохрани. Одевайся, девки скоро явятся ко сну меня готовить. Торопись.

Зверев закрутился, подбирая штаны и рубаху, натягивая их на потное тело. Сверху он набросил рубище из мешковины с нашитым позади горбом, приладил к волосам клок овечьей шерсти с торчащими наружу соломинами и завядшими листьями, наклонился, вывернул плечи вперед, превращаясь в уродливого немого юродивого, и заковылял к выходу.

– Спаси меня отсель, солнышко мое, – тихонько попросила в спину княгиня. – Спаси, мочи жить без тебя нет. Руки на себя наложу, Андрюша. Спаси.

Зверев на миг остановился, но оглядываться не стал, сдвинул засов и ступил в коридор к неразличимой в темноте сводне.

– Благослови тебя Господь, милостивица! – громко провозгласила Ксения, кланяясь замершей в свете свечей хозяйке, перекрестилась и, дернув князя, засеменила вперед, без труда угадывая нужные повороты.

Давненько здесь обитала попрошайка, все углы наизусть помнила. Спустя пару минут они уже миновали кухню и выбрались во двор через черный ход. Еще за минуту пересекли двор и вышли в калитку, предусмотрительно отворенную привратником.

– Мир вам, Божьи люди, – перекрестился им в спину холоп Шаховских и громко закрыл створку. Тут же грохотнул засов.

– Вот зар раза, колется, – с облегчением распрямляясь, пожаловался Андрей. – У тебя, часом, клопы в горбе не завелись?

– Помилуй, касатик, заметят, – замахала руками нищенка. – Пригнись.

– Кто заметит? Ночь в Москве, темно. Кому мы нужны? – Однако спину Зверев все таки согнул. – От Шаховских уже никто не выйдет, заперлись. А прочим до нас и вовсе дела нет.

– Как угадать, сокол ты наш, когда беда подкрадется? Завсегда к ней готовым быть надобно. Тоды врасплох и не застанет. – Попрошайка стремительно семенила вдоль черного, как смоль, тына. – Ан ведь все едино не узнаешь. Свалится на голову, и не поймешь, откель взялась.

– Слушай, Ксения… – В согнутом виде догнать старуху не получалось, и Андрей опять распрямился. – Скажи, а ты только нас с княжной Шаховской сводишь или еще кому то помогаешь?

– Да когда же мне иным помогать, касатик, коли вы с чаровницей каженный день милуетесь? – оглянулась нищенка. – Ныне токмо вам.

– А раньше?

– И иным помогала, – не стала отрицать старуха. – Сердечко то не каменное, жалею вас, молодых. От одного весточку любой отнесу, от другой ответ передам. А там, глядишь, и коснуться друг друга захотите… Ну и сведу вместе – отчего не свести? Страсть ведь любовную, милок, ни стены каменные, ни решетки железные, ни рвы глубокие остановить не смогут. Все едино прорвется, суженых воедино свяжет.

– Крепко связывает, Ксения? Женятся потом просители твои или только милуются недолго?

– Милуются чаще… – сбавила шаг попрошайка. – Кто месяц, кто год… А ты, никак, уж отринуться от княгини замыслил?

– Нет, Ксения, нет, – мотнул головой Зверев. – Никогда. Этого не случится никогда. Покуда жив я, ни за что с ней не расстанусь. Моя она будет, только моя. Я, наверное, женюсь на ней. Чтобы уж точно. Навсегда.

– У угу, – буркнула что то неразборчивое попрошайка и торопливо застучала клюкой по дубовым плашкам.

– Что? Что ты сказала, Ксения? – догнав, положил ей руку на плечо Андрей.

– Ништо.

– Нет уж говори!

– Да молчала я, касатик, – отмахнулась попрошайка. – Кашлянула просто.

– Обижусь, Ксения, – тихо пообещал князь Сакульский. – Будешь опять на паперти стоять.