Князь Владимир

– Все – это простой люд. Простой мыслию, не знанием. Это для них я велик, а для истории – вот он, Борис. Скажи, кто правил миром, когда жил Архимед? Ага, даже ты, грамотный, не знаешь… А мудреца с его «Эврика!» и «Только не тронь мои круги!» знают во всех просвещенных странах. И будут знать все больше. Кто правил Элладой, когда жили Эсхил, Демосфен?.. Забыты. Так и меня забудут. А великим станет тот, кто сейчас и цыпленку дорогу уступает, на кого любой бродячий пес гавкает, кто с нищенской сумой скитается…

Монах насторожился:

– Не понял тебя, великий правитель Руси.

– Да что тут не понять? Хочу тоже все бросить… и жен, и княжение, и города… Уйти бы в пещеры! Вам в своих норах хорошо: вникаете в мудрость древнюю, ищете мудрость новую, прозреваете дороги для внуков и правнуков… И я хочу! Чую в себе силы великие. Но здесь я уже уперся в потолок. Что еще может великий князь? Помимо того, что я уже сделал? Разве что мелочи… А я чувствую в себе силы великие. Даже могу создать учение или веру, которые… Да не богохульствую, я говорю лишь, что могу больше, чем делаю! Меня все вы пользуете для черной работы…

Монах смотрел выпученными глазами. Даже заикаться стал от непонятных речей правителя Руси:

– Княже! Ты не перегрелся? А то солнце прямо бешеное, так и кидается на людев…

Владимир смотрел на него с брезгливой жалостью, что странно смешивалась с завистливым блеском в глазах:

– Эх, не разумеешь… А что есть правление страной, как не самая черная работа? Ежели я не только похотливая свинья, а еще и человек?

– Правление Русью – черная работа?

В глазах монаха было опасение, что князь вот-вот упадет на пол и забьется в черной падучей. Борис, напротив, нахмурился и смотрел пристально, вникал в полускрытый смысл речей князя. Похоже, того совсем истерзали сомнения.

– Чернее не бывает, – ответил Владимир с горечью. – Вы все с мудрецами да с умными книгами, а мне с таким дерьмом приходится… У вас одни избранные, философы да мудрецы, а просто народ, какого бы племени он ни был, не бывает только из чистеньких да умненьких! Но у меня нет другого народа! Как нет у Оттона или у Василия.

Монах порывался что-то возразить, Борис положил тяжелую ладонь ему на плечо. Глаза волхва неотрывно смотрели в искаженное мукой лицо князя. Голос стал предостерегающим:

– Княже, опомнись! Мы лишь себя поднимаем из невежества, а ты весь народ тащишь! Не тот велик, кто сам взобрался на вершину, а тот, кто других поднял!

Владимир горько стукнул кулаком по столу:

– Если бы поднял…

– Не все сразу. Ты необъятную Русь перестраиваешь, а не курятник! Да, другого людства нет ни у нас, ни в заморских странах. А так хотелось бы найти страну обетованную, где люди все как один красивы, умны, благородны, возвышенны в мыслях, добры и с чистыми шеями… Но нет таких стран! Есть только то, что есть. И надо жить с этим людом, раздувать в нем искорки божьего огня.

Владимир уронил голову на руки:

– Если бы ты знал, как трудно, оказывается, князю… Да не править! Это легче пареной репы.

Борис повторил с нажимом, голос его тоже дрожал от внутренней боли:

– Других людей нет! Разве что в вирии, но туда берут лишь того, кто старается строить такое же царство и на земле. Тащи эту ношу, княже! Никто из нас не сможет, даже сделай нас прямо сейчас королями. А ты можешь. Ты здоровый как бык, ты жестокий, ты… сможешь. Откажись от себялюбия: останься князем-тружеником. Расчисти дорогу для тысяч и тысяч светлых голов. Будь черным строителем Руси, как раз за это тебя назовут Святым!

Владимир в недоумении смотрел подозрительно, и Борис, спохватившись, напомнил себе, как часто великий князь теперь видит подвохи.

– Святым?

– Был Рюрик Боевой Топор, Олег Вещий, Игорь Старый, Ольга Прекраса, Святослав Неистовый… А ты, сознательно отдавший жизнь черной работе строителя, остающийся в безвестности и неблагодарности, хотя мог бы прожить красивую жизнь мыслителя, разве не достоин благодарности потомства?

– Ну-ну, – буркнул Владимир, – я еще жизнь не отдал.

Оставив Бориса и трепещущего монаха, дурень так ничего и не понял, он ушел к себе, долго сидел в одиночестве, невидяще смотрел на стену с оружием. Сувор принес ужин, а к нему неизменную чашку кавы. Трапезовалось без охоты, мысли были далеко.

Перед сном, чувствуя давление животной силы, что властно вторгалась в мысли, вышел во двор, схватил дворовую девку с ведрами, поимел там же, возле колодца. В голове сразу стало чище, свободнее, он поймал прерванную мысль и начал додумывать ее раньше, чем девка опустила подол.

Утром же послать человека в Царьград, напомнил себе. В империи вспыхнул мятеж Варды Фоки, самое время вмешаться… На другом конце империи объявил себя императором некий Варда Склир. А тайное послание к тому и другому он составит прямо сейчас.

Он застегнул ремень, вернулся к крыльцу. Молчаливый Сувор без слов отправился варить новую чашку крепчайшей кавы.