Князь Василий Михайлович Долгоруков-Крымский

Спустя несколько минут чрез Обер-Церемони-мейстера представлен Паше Резидент: у Пашинской большой палатки, с трех сторон полы были подняты, а с четвертой опущена, от которой, в разстоянии одной сажени, начиналась, вдоль палатки, софа аршина в два ширины, устланная полосатым атласом, покрытым матрацом, вокруг обставлена парчевыми подушками. Вокруг все палатки стояли полумесяцем в 8 шеренок вооруженные Янычары с ружьем к ноге, всех казалось около 3000 человек, а за софою в четыре ряда стояли служители. Паша сидел в углу, наклонясь на подушки, а против него, в разстоянии о, или 7, шагов, сидел на коленах Тефтердар-Ага. Как скоро Резидента; Паша завидел, закричал на предстоящее войско: «Не трогай!» при входе в палатку поставлен табурет возле софы, шагах в 8-ми от Паши, на которой Резидент, только что успел сесть, подчиван кофеем. Первый Пашинской вопрос был: «Как вы этим бездельникам поверили?» Резидент отвечал: «В обширной Российской Империи есть разных наций и законов люди, коим, при учинении по их Закону клятвы, верят, а Татара не только по своему Закону многократно клялись, но и целованием Алкорана оное подтверждали: как же им по человечеству не верить?» Он повторил: «Вы их не знали, а теперь узнаете, сколько на их клятвы полагаться можно.» После спросил, какой Резидент нации, где по Турецки выучился, и был ли в Царьграде? Резидент отвечал: «Родился в Далмации, вывезен оттуда, как ему сказывали, в Россию 15-ти недель; по Турецки, по Волошски и Гречески, когда стал себя помнить, в ребяческих летах уже говорил, по тому что таковых наций около его услуга была; по девятому году посылан от родственников в Вену обучаться наукам, где пять лет находился, а после наук два года вояжировал и намерен был ехать в Царьград, любопытствуя видеть примечания достойную прежних Греческих Императоров, а ныне Турецких султанов, столицу, но чему и доезжал до Букарешта и Рущука, где попеременно жил 10 месяцев, наджидая известия о пресечении, весьма сильно продолжавшагося тогда в Царьграде мороваго поветрия, но не могши дождаться, возвратился в отечество.» Паша присовокупил: «Так теперь его намерение исполнится; ибо он его отправит в Царьград и там посажен будет в Едикуль.» Резидент сказал ему, что он теперь в его руках, следовательно, зависит от его воли; но если Паша примет во уважение всенародное право и то обстоятельство, что он от такой великой в свете Императрицы акредитован при Крымском Хане Резидентом, то он благонадежен, Паша дозволит ему пользоваться, свойственными характеру его, преимуществами. На сие Паша однако только улыбкою ответствовав, поручил Резиденту к Предводителю отписать, чтоб он всём предводительства его Туркам, кои во время баталии в полон отдаются, приказал головы рубить, чего и он с своей стороны неотменно над Русским исполнять подтвердит; а сие он в таком намерении делать предпринял, чтоб обоюдные ратные люди, устрашась тем, вернее Государям служили и до последней капли крови мужественно дрались. По сих разговорах отпустил от себя Резидента, который в палатку тем же Обер-Церёмонимейстером препровожден, где внесен, по Турецкому обыкновению, большой круглой поднос с кушаньем для Резидента. В то время пришед Грузинской об одном глазе Хан Еоргий, сел возле Резидента и спросил о Графе Тотлебене и Генерал-Маиоре Сухотине; о первом ответствовано: в Польше преставился, а о последнем, чаятельно, в Москве находится. Он начал свое приключение рассказывать, что, будучи в Грузии Ираклий, по некоторой причине, стал на него злобствовать и, арестовав, приказал оба глаза ему выколоть, но тот, кому экзекуция поручена была, по человечеству сжалился на него, и только один глаз ему выколол, который прикрыт черным бархатом, жемчугом обнизанным, а другой слегка оцарапан, как и видно, после чего он и принужден был оттуда удалиться с своими людьми и прибегнуть под протекцию Хаджи-Али-Паши. На вопрос Резидента, многолюден ли его корпус, сказал: более не имеет как 39 человек.