Князь Путивльский

От Ильи исходил легкий запах ладана и подгоревшего оливкового масла. Этим он сильно отличался от грязных и вонючих католических монахов. Илья помог мне приподняться, подложил под спину что-то типа узкого мешка, набитого сеном. У меня сильно закружилась голова, чуть сознание не потерял.

— Может, лучше лечь? — предложил монах.

— Нет, — выдавил я, проглотив подкативший к горлу комок тошноты. — Мне уже полегчало.

Плыл я на ладье длиной метров двадцать пять и шириной по мидель-шпангоуту метров восемь. Мое ложе располагалось ближе к корме, позади мачты. Она с прямым парусом, выцветшим, бледно-красным и с многочисленными заплатами. У паруса большое «пузо», наполненное попутным ветром. Форштевень высокий, на конце что-то похожее на лошадиную голову. Обшивка бортов набрана внахлест. По четырнадцать весел с каждого борта, сейчас поднятые над водой, потому что гребцы ели, сидя на скамьях под деревянным настилом. Трапеза их состояла из ржаного хлеба и сала. По кругу переходили две корчаги с каким-то напитком. Весла были вставлены в отверстия в борту, которые закрывали кожаные чехлы. Пространство от мачты и почти до форштевня было заставлено бочками и сверху завалено тюками. На маленьком баке сидели трое монахов, ели хлеб и запивали вином из широкой чаши. Одно место рядом с ними пустовало, там лежал недоеденный кусок хлеба.

— Иди поешь, — разрешил я Илье.

Монах молча кивнул головой и направился на бак к своим собратьям.

С трудом повернув голову вправо, я увидел, что на корме у борта стоял и рулил толстым веслом кормчий — крупный мужчина лет сорока с тупым, бесчувственным лицом. Голова не покрыта. Густые, вьющиеся, черные волосы спутаны. Меня всегда поражало, что красивыми волосами природа награждает глупых людей. Наверное, часть пространства в черепе отдает под удобрения. На кормчем поверх грязных и измятых рубахи и портов была короткая овчинная безрукавка. Грязные босые ноги, расставленные на ширину плеч, словно приросли к потемневшей, затоптанной палубе.

Слева и позади моего ложа расположился на палубе под тентом толстый мужчина с окладистой темно-русой бородой, одетый в темную меховую шапку, вроде бы бобровую, и во что-то темно-красное типа короткого кафтана с рукавами по локоть, порты из похожего материала и обутый в черные высокие сапоги. Он ел тоже, что и гребцы, плюс вареные куриные яйца. Еда его лежала на бронзовой тарели, у которой был выпуклый узор по краю, похожий на виноградную лозу. Запивал из бронзового кубка с широкой круглой подставкой. Скорее всего, это купец, хозяин судна. Обслуживал его мальчишка лет двенадцати, худой, зашуганный, в грязной серо-белой рубахе, широкой и длинной, на вырост, и босой. Ноги были в цыпках.

— Очухался, князь? — дожевав кусок сала, спросил купец тоном, состоящим одновременно из заискивания и насмешливости.

— Да вроде бы, — ответил я и спросил в свою очередь: — Где мои одежда и оружие?

— Савка, принеси князю его вещи! — приказал купец мальчишке, а мне сообщил: — Мокрые они были. Сняли, чтобы высушить. Не бойся, ничего не пропало.

— Это ты должен бояться, — мрачно сказал я, чтобы поставить его на место. — Если хоть что-нибудь пропадет, не сносить тебе головы.

Купец сразу привял, залепетал подобострастно:

— Поверь мне, князь, ничего себе не взял! Али я не знаю, кто ты?! Мы, купцы, — люди подневольные, свое место помним, — и напомнил и мне как бы между прочим: — Потому и спас тебя. Знал, кому помогаю!

— За спасение будешь награжден, — заверил я и повернулся к баку.

Там гребцы закончили трапезу, начали готовиться к гребле. Монахи тоже поели, только Илья дожевывал хлеб, допивая содержимое чаши. Почувствовав мой взгляд, он поставил чашу на палубу, перекрестился у рта, что-то тихо сказал остальным монахам и пошел ко мне.

В это время сзади к моему ложу подошел Савка и положил рядом на тюк с товарами мой спасательный жилет, кафтан, кольчугу, пояс с саблей и кинжалом, сапоги, серебряную флягу и тубус с картой. Тубус открывали, нарушив воск, которым был замазан стык, чтобы вода не просочилась, но карта была на месте. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь на ладье понял, для чего она предназначена. Флягу тоже открывали. Находясь на шхуне, я наполнил ее доверху белым вином, разведенным водой. Такая смесь хорошо утоляет жажду. Сейчас фляга была пуста. Не думаю, что это сделал купец, поэтому не стал наезжать на него. Зато все монеты в поясе и жилете были на месте. Я отобрал три золотых мараведи и, протянув их мальчишке, чтобы передал купцу, сказал:

— Это тебе за хлопоты. И будешь торговать в Путивле без пошлин с одной ладьи.

— Спасибо, княже! Я знал, что ты щедрый и великодушный человек! — произнес он громким и хорошо поставленным голосом, напоминая конферансье.

— Тебя Савка заметил в море, — тихо сказал мне монах Илья. — Купец не хотел к тебе плыть, волны дюже высокие были, но мы настояли.

— Он — холоп купеческий? — спросил я.

— За меру жита на три года отдан в услужение. Половину отработал, — ответил Илья.

— Савка! — подозвал я.