Князь Олег

— Все думы человеку посылают боги! Они видят всю нашу жизнь и помогают или разрушают ее. — Бастарн с грустью посмотрел на князя.

— И Христос? — нерешительно вдруг спросил Олег.

— А ты в чью силу веришь? — спокойно спросил верховный жрец.

— Только в силу Перуна и Велеса! Сила воина зависит от сытной пищи! А если воин силен, то и его страна будет надежно защищена!

— Значит, только силу духа и Силу тела ты хочешь защищать? А сила любви для чего дана человеку? — глубокомысленно промолвил Бастарн.

— Сила любви дана богами, чтобы человек плодил детей. — Олег рассмеялся. — И чтобы познать, что такое рай! И не только в таком благодатном жилище, как твоя каменная нора!

— А вот это верно! Жизнь в любви — это и есть рай для человека! У тебя хорошая голова, князь Олег-Олаф! И с такою головою ты должен дать своим подданным благоденствие! Люби свой народ, князь Олег-Олаф, и боги отблагодарят тебя! — торжественно провозгласил верховный жрец.

— Да будет тако! — заверил Олег верховного жреца и с поклоном покинул его…

Это случилось вроде бы неожиданно: оба княжича достигли пятнадцатилетнего возраста и должны были быть посвящены в мужчины.

Волновалась Экийя: сын стал взрослым!

Волновалась Рюриковна, старшая сестра Ингваря, выполнявшая обязанности матери по отношению к брату-сироте и старавшаяся, насколько могла, привить ему интерес к воинским делам. Она очень смутно представляла себе, какие испытания ждут юношей во время посвящения, и без конца напоминала Ингварю о решающем дне. И Ингварь боялся этого дня, ибо все, что он слышал от взрослых воинов, пугало его и будоражило воображение.

Во-первых, все юноши должны были уметь добывать огонь и поддерживать его в очаге, которому воины не только поклонялись, но и на котором должны были уметь приготовить пищу.

Во-вторых, они должны были уметь протащить ладью сначала по суше, затем спустить ее на воду и суметь протащить ее над невысокими порогами, для чего на киевском причале стояли деревянные учебные пороги.

В-третьих, юноши должны были также уметь владеть всеми видами оружия, кроме меча, к которому допускали только испытанных и зрелых воинов.

В-четвертых, следовало научиться хорошо ездить верхом.

В-пятых, каждый юноша должен был иметь трех знатных родичей с обеих сторон и знать о тех подвигах, благодаря которым они прославились и получили свои звучные имена.

И если Ингварю этот этап подготовки к дню посвящения доставлял радость, то для Аскольдовича это был самый мучительный этап, ибо он все время напоминал ему об отце и его трагической гибели от руки отчима.

Экийя нервничала, когда Аскольдович теребил ее вопросами, и старалась сделать все, чтобы сын больше интересовался дедами и прадедами, которым были ведомы всякие военные хитрости, благодаря чему и заслужили они свои громкие имена. Она воодушевленно рассказывала сыну о прадеде Арпаде Старшем, о деде Арпаде Младшем, заслужившем себе право носить имя отца благодаря сноровке в верховой езде.

— Он мог, держась одними ногами за круп лошади, на скаку срубить саклю, затем схватить ягненка, посадить его на свое седло и при этом выдержать сражение на косой сабле! — говорила Экийя, пытаясь заразить своими рассказами сына и поднять в нем воинственный дух.

Но Аскольдович, глядя на нее черными проницательными глазами, не улыбался и не загорался, а морщил лоб и устало спрашивал:

— Непонятно мне, как же дед Арпад попал впросак в битве с волохами? И как же ты, мать, в Киев попала?

Экийя глубоко вздыхала:

— Это твой отец во всем виноват. Он был моложе, сильней и хитрей деда Арпада. Он захватил… нет, он обошел войско мадьяр с тыла, захватил обоз с нами, женщинами и детьми, и со спины напал на твоего деда.

Но Аскольдович и в это не поверил.

— Старый мадьяр-конюший говорил мне, что оборонная цепь ваших кибиток была крепка и что никто не смог бы ее пробить, ежели бы., среди женщин не нашлось предательницы, — хмуро проговорил юноша, стараясь цепким взглядом своих черных глаз не отпускать лица матери.

Экийя снова глубоко вздохнула.

— Я не знаю, сынок, что там тебе наплел этот старик конюший. Я только знаю, что мы сидели в кибитке отца, укрытые чадрою до маковки, и дрожали от страха… Затем вдруг резкий толчок в кибитку; кто упал, кто заплакал…

— Это была ты, мать, — громко прервал Аскольдович лживый рассказ матери и с презрением посмотрел ей в глаза. — Что тебя толкнуло на это? — спросил он таким тоном, будто знал все-все о ней и имел полное право судить ее поступки.

Экийя встала.

— Это клевета! — сурово проговорила она и с угрозой сказала: — Ежели ты в свою душу пустил этот ядовитый сказ конюха…

— Не старайся, мать! Ты видела моего отца намного раньше и мгновенно сделала выбор. Почему ты свое родное племя положила к ногам Аскольда?

— Но он стал твоим отцом, сынок! Он дал тебе жизнь! — упавшим голосом проговорила Экийя, не зная, как дальше вести себя с ним.

— Я не об этом! Я о твоей способности предавать! Сначала родное племя, затем любовь моего отца, а потом и меня?! — голос Аскольдовича сорвался.

Экийя метнулась к двери и закрыла ее на засов.