Князь Олег

— Многие правители рассуждали, как ты, Софроний! И многие охотно склоняли свои головы в пользу иудейской веры… Но только поначалу!

— А почему так? — в один голос спросили Аскольд и Софроний верховного жреца.

— Может, Исидор скажет почему? — немного подумав, предложил Бастарн и пытливо посмотрел на уставшее лицо христианского проповедника.

Тот угрюмо кивнул жрецу и вяло ответил:

— Дело в том, что иудеи сами не раз нарушали все основные заветы своего Бога и были за это не раз наказаны, поэтому правители других стран сразу спрашивали правоверных иудеев: «Чему же вы хотите научить наш народ, ежели сами своего Бога не исповедуете как должно?» Этого вопроса иудеи не любят и рьяно отстаивают веру в своего Бога, — уныло пояснил Исидор, не глядя на Бастарна.

— Так же, как ты отстаиваешь веру в Христа! — жестко проговорил верховный жрец.

— Да! — звонко подтвердил Исидор и зло посмотрел Бастарну в глаза. — У меня в душе образ того Христа, который учит спасению моей души.

— Смолоду ты постигал лжеучение! — резко ответил ему Бастарн. — И ни разу не усомнился в нем!

— Но, — прервал жреца Аскольд, — Бастарн, откуда он мог знать, что это — лжепророчество? Он искренне верил! Как верим мы в своего Святовита, в Перуна, в Сварога, в Радогоста. Разве за это надо порицать священнослужителя христианской церкви?

— Хорошо, — сухо согласился Бастарн. — Я задам ему последний вопрос, а вы решайте сами, как вам дальше быть: слушать его или изгнать меня.

— Я решу это без ответа Исидора на твой вопрос, — повелительно заявил Аскольд и быстро потребовал от жреца: — Спрашивай.

— Сколько заветов оставил твой Христос в назидание людям? — спросил Бастарн грека.

Тот улыбнулся и легко ответил:

— Десять!

— Свыше шестисот! — торжественно объявил Бастарн, повергнув всех в изумление.

— Почему так много? — удивился Дир, и все ему вторили.

— Христос явился к людям тогда, когда человечество погрязло в грехах и своими мыслями и действиями грозило не только разрушить землю, но и затронуть этой грязью голубое небо и золотое солнце, — странным вдруг голосом проговорил Бастарн, и все беспокойно смотрели на него.

— Да, я тоже верю, что Христос был! — спокойно заявил жрец и с иронией посмотрел на Исидора. — Но это был не тот Христос, которым вы сейчас торгуете.

— Как ты смеешь, Бастарн?! — вскричал Исидор и встал с ковра.

— Смею! — зло ответил ему верховный жрец и подождал грозного окрика Аскольда, но его, как ни странно, почему-то не последовало, и Бастарн продолжил: — Вспомни, что сделал твой Христос, когда вошел в Иерусалимский храм? То была Священная суббота…

— Он выгнал из храма торговцев, меновщиков и продавцов голубей, исцелил в храме слепых и хромых и тем самым вызвал ненависть иудейских первосвященников, ибо в Святую субботу он творил чудеса! — угрюмой скороговоркой объяснил грек киевскому князю, повернувшись вполоборота к верховному жрецу.

— И только поэтому его невзлюбили первосвященники? — не понял Аскольд.

— Не только поэтому, — возразил Бастарн. — В Иерусалимском храме Христос позволил себе напомнить иудейским первосвященникам, какими возможностями обладает человек как творение Бога!

— Ты сказал… «возможностями»? — как будто очнувшись, растерянно переспросил Аскольд. — Что ты имеешь в виду, Бастарн? — хриплым голосом проговорил он, и жрец понял, что об этом надо говорить с князем с глазу на глаз.

Дир слегка покачнулся, отодвинулся чуть-чуть от Аскольда и, взглянув исподтишка на Софрония, вдруг жестко спросил у Бастарна:

— А что означает этот жест, верховный жрец? — И он очертил в воздухе развернутыми ладонями треугольник.

Бастарн, немного подумав, ответил:

— Это сложный образ множества дум, которые нельзя высказывать вслух при свидетелях.

Дир вскочил.

— Я так и знал, Аскольд! Эти двое посланы, чтобы следить за тобой! — закричал он, указывая на Софрония и Исидора, но те даже не шевельнулись.

Аскольд засмеялся, откинулся на подушки и ласково проговорил:

— Ну, Дир, успокойся!

Но мгновение спустя князь уже не улыбался, а внимательно разглядывал по очереди то Софрония, то Исидора.

Софроний улыбнулся Аскольду той своей широкой добродушной улыбкой, которая, казалось, могла бы и сейчас все превратить в шутку и даже высмеять Дира. Но это можно было бы сделать с кем угодно, но только не с Аскольдом. Высмеять Дира за его преданность и подозрительность, которые киевский владыка терпит только от рыжеволосого волоха да от Бастарна?! Они никогда ему не врали. Он перевел взгляд на христианского проповедника и сотника и хмуро подумал: