Князь Олег

Стон и плач раздавались со всех сторон, проклятия грабителям. За что Бог послал такую беду на его страну и бедный, трудолюбивый народ? Аскольд безудержно смел и подает пример своим ратникам в безрассудной храбрости! «Я не понимаю одного, — писал Борис правителям христианских держав, — как этот самый пират мог освободить от других грабителей христолюбивого римского папу Николая Первого, напугав его доблестных катафрактариев, и даже перстня не взял за победу над лесными грабителями и за спасение жизни его высокопреосвященства! Что за странный человек, если таковым названием можно назвать то создание, которое привело на мою страну несметное полчище дикарей и грабителей! Не пожалеть ни стариков, ни детей! Насиловать женщин! Ограбить все прибрежные храмы! Забрать все виноспособные ягоды и напитки из них! Выкрасть из храмовых подвалов все тайные станки и приспособления, которые необходимы для постройки защитных сооружений и нападения на врага! Поистине ему нет равных в наглости и силе! Да покарает его Господь Бог за причиненное горе моему народу! Аминь!..»

Аскольд прошел по юго-западному берегу Понта, как буря, как ураган страшной силы, сметая на своем пути все, что оказывало хоть какое-нибудь сопротивление, и никакие намеки на жалость или тем паче «любовь ко врагу своему» не могли сдержать его грабительский пыл. Все грабили! И он будет! Все жили только для славы! И он набрал себе огромное войско смелых грабителей и будет обогащать себя с его помощью. Разве кто жил по-другому? Когда-а-а?!

Но чем ближе подходил он к Царьграду, тем мрачнее становился, и беспокойство с новой силой начинало терзать его душу.

«…Что в тебе такого, Константинополь, что одна мысль о тебе переворачивает сердце, и ноги прирастают к днищу судна? А ведь ты, царь-город, начинал с того же, что и любой другой: с городьбы и грабежа! Так почему ныне ты мне червоточишь душу и хочешь, чтоб я затаив дыхание только созерцал издали красоту твоих храмов, дворцов и улиц, а обобрать тебя не посмел!

А я оберу тебя, как и прежде! И о милости моей не мечтай! Я столько лет ждал от тебя обещанной дани, да так и не дождался. Теперь ты в моей власти! Теперь конец!.. Звони во все колокола: «Аскольд пришел за данью! И милости лишен его злодейский взор!..» Ну, выводи своих катафрактариев, турмархов, клайзнархов, выводи свой флот на мои лодьи, лей свой огонь на моих ратников — попробуй одолей меня с ходу!»

— Берег, князь!.. Царьград!..

— Вижу!.. Окружить город со всех сторон! Не страшны нам их цепи! Вывести ладьи на сушу, поставить на колеса и поднять паруса! Всем быть готовыми к штурму! Штурмовать без устали! Пока не пробьем стены и не возьмем город! Передай всем моим военачальникам, чтоб разбили свои отряды на три части и каждую часть бросали в штурм на треть дня!.. Не выпущу я тебя из своих рук, Царьград!..

Первая ночь штурма Константинополя повергла в ужас не только мирных жителей столицы Византии, но и всех защитников города. Кто ожидал, что какая-то несметная дикая орда подойдет к городу не столько с моря, сколько с суши? Правители этого города всегда считали, что любой враг подступает к нему с моря, с северной стороны, где бухта Золотой Рог заманчиво открывала вид на могучие стены, купола роскошных храмов, церквей и монастырей и величавые портики крыш императорских дворцов и где вход в гавань был закрыт огромными цепями. Взять город с суши — невозможно, думали они, ибо метательные машины, установленные на судах, не смогут с разрушительной силой достать врата и стены кремля и сделать свое черное дело, а подойти какой-то армии вплотную к стенам тоже невозможно, ибо перед стенами всего лишь узкая полоска земли. И вдруг как гром среди ясного неба: враг штурмует город по всему кольцу его стен! Как?! Как он мог подойти к стенам?! По суше?! На судах?! Суда поставлены на колеса?! Паруса и колеса?! Все пущено в ход против города?.. До такого мог додуматься только дьявол!

Василий Македонянин сурово поглядывал на своих военачальников и ждал правдивого ответа.

— Царь, мы побеждены, — хмуро ответил адмирал флота патрикий Орифа и стойко выдержал недоуменный взгляд правителя.

Если бы Никита Орифа не был старше царя на целых двадцать лет, то Василий бы разговаривал с ним иначе. Слава знаменитого флотоводца была настолько велика, а опыт его битв с арабами и пиратами был так ценен, что царь не мог не доверять словам самого уважаемого им человека в его армии. Василий еще раз посмотрел на изборожденный морщинами лоб флотоводца и тихо переспросил:

— Наше положение безнадежно?

— Ваше величество, мы же не можем мгновенно поставить всю армию на стены, а флот, как они, на колеса!.. Своими цепями мы закрыли свой флот! И попали в собственную ловушку! Кроме того, их суда стоят вплотную к цепям со стороны Босфора и не дадут выйти нам в море. Использовать огонь — бесполезно, ибо мы скорее сожжем свои суда, чем они позволят спалить свои… Зовите патриарха, ваше величество, ибо Игнатий — это единственный человек, который может спасти столицу.

Василий недоверчиво выслушал этот совет и мрачно проговорил: