Князь Олег

Гюрги увидел наконец ярко-синий платок своей жены и вздохнул полной грудью. Два помощника его, незаметно охранявшие Гостомыслицу, метнулись от бревенчатого забора, защищавшего дом Вышаты, и, немного подождав, последовали за женой своего военачальника. Гюрги убедился, что любимая под надежной охраной, и уже хотел было обратить свое внимание на северную часть Гостомыслова городища и на Плотницкий его край, как заметил, что в те же ворота, которые вызывают нынче у всех поселенцев Рюрикова городища особое чувство тревоги, пряча лицо, вошла женщина.

— Ты видел? — беспокойно спросил он появившегося на смотровой вышке Стемира, лучшего друга Олафа.

— Да! — удрученно подтвердил тот и попробовал догадаться, кто бы это мог скрытно входить в дом наследника Гостомысла.

— Лада Власко? — предположил он и неуверенно посмотрел на Гюрги.

— Зачем ей лицо свое скрывать? — хмуро удивился тот и вдруг растерянно проговорил: — Кто-нибудь из наших помнит жену Вадима Храброго? Я был главой охраны Эфанды, когда Рюрик пришел сюда для расправы с бывшим новгородским князем.

Стемир округлил глаза. Он бы никогда не догадался вспомнить о вдове Вадима. Уж больно давно все это было…

— Не так давно, как вам, молодым, кажется, — вздохнул Гюрги и вдруг резко приказал: — Сыну посла Эбона, тебе, Стемир, даю немедленный наказ: послать лазутчиков к дому Гостомысла, выяснить, что за женщина сейчас вошла к нему и какие у нее дела с Власко. Чует душа секироносца, что наследник Гостомысла не только посадником здесь быть хочет. Узнай все, Стемир, а вечером доложим Олафу…

А вечером того же дня в гридне Олафа проводился спешный военный совет, на который были приглашены не только молодые сподвижники продолжателя дел Рюрика в Новгороде, но и опытные послы и все военачальники первого великого князя Северного объединения словенских племен. Здесь сидели на широкой скамье Дагар и Кьят, Гюрги и Вальдс, Фэнт и Руальд, а рядом с ними, сосредоточенный и огорченный назревающими тревогами, Бэрин.

Олаф, одетый в тяжелую вязаную серую рубаху, темные суконные штаны и кожаные сапоги, взволнованно теребил волосы и лихорадочно соображал, кого в первую очередь выслушать: Дагара, знаменитого меченосца правой руки и ныне живущего с Руциной, старшей женой Рюрика и тещей Олафа, или верховного жреца рарогов-русичей, мудрейшего Бэрина, который следил за знамениями природы и мог с успехом разгадать ход дальнейших событий, которые неминуемо последуют за избранием Власко посадником на предстоящем новгородском вече.

— Дагар, как ты думаешь, следует ли нам присутствовать на совете новгородских воевод и купцов? — спросил вдруг Олаф знаменитого, пребывающего в зрелом возрасте меченосца правой руки, и в гридне нового князя Новгорода сразу стало тихо.

— Эту задачу нам должен помочь разрешить посол Эбон, — немного подумав, ответил Дагар и оглянулся на седого, но сохранившего благородную венетскую красоту сподвижника вождя Верцина, отца Олафа.

Олаф покраснел. Как мог он забыть о мудром Эбоне, отце своего друга Стемира?

Но Эбон не обиделся. Он давно избавился от этого чувства, ибо оно было губительно для его дела, а торопливость дум Олафа так понятна, что незачем отрывать драгоценное время на ненужные обиды, да и не под стать это ему. Опытный посол Эбон понимал, что одно только появление непрошеных гостей на совете новгородских воевод может вызвать страшные беды, но, с другой стороны, жена Власко — Гостомыслица только что всем поведала о нежелании Власко понять необходимость присутствия русичей в земле ильменских словен, а это означало поднятие забрал в шеломах противников. Но главное все же заключается в том, кто первый скажет: «Русалкам пора возвращаться в свои могилы»…

— Не горячись, Олаф, — спокойно посоветовал Эбон потомку глубокопочитаемого вождя рарогов и напомнил: — Наша крепость, или, как мы ее теперь называем, Рюриково городище, хорошо укреплена, и подойти к ней мы никому не позволим. А начинать первыми сечу в чужой земле, в которой столько времени стремились свой справедливый ряд установить и уже суд вершили, нельзя, ибо это повредит не только нашему городищу, но и всем нашим наместникам, малым князьям, что сидят во Плескове, Белоозере, Ладоге, Смоленске и Изборске. Мы же не знаем, что успел предпринять Власко!

Олаф встал и, волнуясь, проговорил:

— Память коротка стала у русичей: кто забыл, как были убиты в этой земле братья Рюрика — Сигур и Триар? И главный вопрос я хочу задать осторожным послам: почему были убиты Сигур и Триар?

Молчите? — хмуро заключил Олаф, глядя на послов, и гордо заявил: — Я не хочу повторять ошибок моих предшественников, ибо Власко открыто поднял меч Вадима, и, пока мы будем ждать, когда он обнажит его против нас, мы снова не досчитаемся самых лучших наших голов!

Жгучая правда резанула по сердцу воевод Олафа, но годы, проведенные ими в походах с Рюриком, тоже научили многому.

— Не нравится мне речь твоя, Олаф, — хмуро проговорил Фэнт.

Олаф круто развернулся в сторону первого заместителя Сигура и сузившимися глазами посмотрел в упор на именитого меченосца.