Князь Олег

— Да потому, что я хочу… еще раз на греков сходить и тебя с собою взять! — упрямо заявил Аскольд и отошел от жреца.

— Не проси, к грекам с тобой не пойду, ибо оттуда ты привезешь с собой не только великие дары, но и причину своей ранней гибели, — пророчески проговорил Бастарн, глядя в упрямо согнутую спину Аскольда.

Аскольд резко выпрямился и оглянулся, будто захотел мгновенно увидеть ту стрелу, что пронзила его в самое уязвимое место — княжеское тщеславие. Затем князь запустил шершавые ладони в спутанные черные кудри, опустил голову и долго молчал, не зная, что ответить на откровение верховного жреца. И наверное, князь так и не нашел бы что сказать на столь необычное пророчество Бастарна, если бы не отворилась вдруг дверь гридни и не влетел бы в нее вихрем маленький Аскольдович, а следом за ним в пестром мадьярском наряде — запыхавшаяся, раскрасневшаяся, прелестная Экийя.

— Мы… стосковались по тебе, — объяснила княгиня свое вторжение, слегка поклонившись Бастарну, и улыбнулась чарующей улыбкой мужу, на руках которого уже восседал сын.

Аскольд прижимал к груди ребенка, который маленькими цепкими ручонками крепко обнял отца за шею и что-то шептал ему на ухо, но отец не слышал его лепета. Бледное лицо Аскольда еще хранило на себе отзвук последних слов Бастарна, которые сразу обратить в шутку у князя не хватило ни находчивости, ни мужества. Впервые Аскольд услышал пророчество о своей ранней смерти и не нашел в себе сил с честью встретить эту весть. В голове скопились вопросы: «Где, от кого я приму смерть? Как скоро это случится? Сейчас не время спрашивать», — хмуро подумал Аскольд и наконец очнулся. Он посмотрел на жену тем боевым, задорным взглядом, за которым, кроме готовности уйти в поход, ничего не угадывалось, и бодро спросил:

— Экийя, ежели я в травень-месяц уйду в поход на степняков, что ты на это скажешь?

Экийя вскрикнула, прижала руки к груди, покачала головой, звеня височными монистами, и со стоном проговорила:

— Нет, Аскольд, прошу тебя, не делай этого.

— А ежели… мне это надо? — настаивал Аскольд.

Экийя тяжело вздохнула и, тревожно посмотрев сначала на верховного жреца, а затем на князя, глухо проговорила:

— Ну, ежели тебе надо и богам угодно, то я, как всегда перед дальней дорогой, омою твою ладью ключевою водой, высушу ее на красном солнце, ни одному комару не позволю сесть на нее, а затем, перед погрузкой твоей на ладью, я поцелую стремя твоего коня!

— Вот ответ истинной женщины! — гордо воскликнул Аскольд и, обернувшись к Бастарну, уверенно заявил: — После ее волхвований я всегда чувствую себя неуязвимым! Вот чья сила питает мой богатырский дух, Бастарн!

Бастарн сомкнул на груди руки в треугольник и тихо молвил в ответ:

— Я думаю, мои учения нынче не пройдут для тебя даром.

— Поживем — увидим, — лихо отозвался Аскольд, обнимая одной рукой льнущую к нему жену, а другой держа сына, но беспокойство, сквозившее во всей его осанке, не ускользнуло от зоркого глаза жреца, и тот на прощание решил все же произнести еще один завет:

— Нет хуже советчика у князя, чем его тщеславная жена! Обходи елей слов ее, князь! Не то прилипнешь не к той дороге! — И Бастарн решительно переступил порог княжеской гридни.

Глава 4. Второй допрос