Князь ночи

Младенец весил около восьми фунтов и был великолепным ребенком, которого Годивелла вне себя от радости и тщеславия не замедлила объявить истинным Лозаргом. О последнем она могла и не говорить: это бросалось в глаза. А когда потрясенной Гортензии впервые дали его в руки, она почувствовала, как сердце тает от счастья, найдя в маленьком личике с непокорным хохолком черных волос на макушке сходство с Жаном. Впрочем, и с маркизом. Тут она осознала, до какой степени похожи эти двое. И почему волчий пастырь отпустил бороду и усы.

Материнская любовь захватила ее и понесла, как буря древесный листок; все сомнения, сожаления, колебания остались позади. Долгие минуты она созерцала своего мальчика, робко лаская губами щеки с легким пушком и розовые пальчики, которые топорщились, как крошечные морские звезды. И сердце, и глаза матери лучились нежностью.

— Конечно, я хочу его кормить сама! — сказала она тоном, не терпящим возражений.

— Лучше не надо, мадам графиня, — возразила Годивелла. — У вас грудь слишком маленькая, ей не вместить много молока, а этому крепышу потребна кормилица в теле, способная дать с избытком. Одну такую уже наняли…

— Не поговорив со мной? Мне кажется, это прежде всего моя обязанность!

— Господин маркиз не пожелал никому доверить заботу об этом. Он почти что без ума от счастья! Будьте спокойны, он не ошибется в выборе. Женщина будет здесь завтра поутру. А пока наш молодой хозяин попьет сладкой водички…

— Ну, хорошо! — вздохнув, уступила Гортензия. — Но я хочу ее видеть, как только она появится…

Итак, она вынуждена была примириться с тем, что младенцу отвели место не в ее комнате, а на кухне, у кровати Годивеллы. Несмотря на камины, комнаты замка было трудно хорошенько протопить, и около огромного кухонного очага ребенку не так угрожала простуда. К тому же он весьма часто и уверенно подавал голос, так что его мать оценила возможность проспать целую долгую ночь, вместо того, чтобы много раз подниматься с постели.

Но назавтра, чуть только она пробудилась, первым ее движением было позвонить и потребовать, чтобы ей принесли сына. Она решила назвать его Этьеном, наперекор намерению свекра, разумеется, пожелавшего наречь его в честь самого себя Фульком. Однако юная мать держалась стойко, уступив лишь в том, чтобы имя всех старших сыновей рода Лозаргов было вторым.

Подумав, что Годивелла ее не услышала, она позвонила снова, потом в третий раз. Наконец дверь открылась, на вошел в комнату почему-то свекор.

— Что такое? — спросила Гортензия. — Куда подевалась Годивелла? Я ее в третий раз зову и…

— Годивелла не может прийти. Она сейчас в деревне. Ее сестра Сиголена умирает…

— Ох!.. Это действительно очень печальная новость! Но в таком случае не соблаговолили бы вы велеть Мартон или Сидони принести мне сына? И когда объявится кормилица, пусть поднимется сюда…

Маркиз не ответил. Расставив ноги, скрестив руки на груди, он стоял посреди комнаты и разглядывал молодую женщину так, что это заставило ее содрогнуться. В комнате вдруг стало холодно, словно высокая фигура в черном с короной серебряных волос, загородившая ей огонь очага, вбирала в себя все тепло.

— Вы увидите сына позднее, — произнес он. — Что касается кормилицы, она уже приходила… и ушла. Моему маленькому Фульку будет у нее очень хорошо…

— Его зовут Этьен!

— Его будут звать так, как я решил. А вы увидите его, когда я сочту это возможным!

Неужели мир снова стал рушиться? Или этот человек сошел с ума? Не может быть, чтобы он и вправду осмелился отнять у нее сына.

— Значит ли это… что вы доверили моего сына какой-то неизвестной? Что вы отняли его у меня?..

— Именно так! Однако желаю подчеркнуть, что для меня эта женщина отнюдь не является неизвестной…

— Я хочу знать, кто она! Куда она унесла моего мальчика?

— Вам нет необходимости знать ни того, ни другого! Ребенок принадлежит мне, мне одному, вы поняли?

— Вам? А как же я? Ведь я — его мать!

— Мне все это видится в ином свете. Вы — та, кому я позволил произвести его на свет… с помощью моего бастарда! Вы здесь — ничто… всего лишь породистая кобылица, которую я позволил покрыть доброму жеребцу моего завода, чтобы получить жеребенка королевских кровей!.. Ах! Ну что, теперь у вас вдруг отнялся язык? Вы уже не кричите? И правда, вам не пришло в голову, что я следил за вами в первую брачную ночь, не так ли? Когда вы сбежали и…

— Не может быть! Вы не могли пойти за мной! Вам бы помешали волки…

— Вы полагаете? Но я же старый охотник на волков. Достаточно не держаться под ветром и не подходить слишком близко. А притом, хорошая подзорная труба позволяет делать чудеса! Ей я обязан незабываемым зрелищем. Вам нужны подробности? До самой смерти не забуду тот миг, когда вы перед ним сбросили с себя одежды! Ваше тело, дорогая, просто прелестно, нет ничего сладостнее ваших прекрасных форм! Надо быть окончательным олухом, как мой Этьен, чтобы не вкусить от таких щедрот… с единственной целью досадить мне!

— Существует ли что-нибудь, о чем вы не разузнали? — прошептала пунцовая от стыда Гортензия.