Князь Никита Федорович

— Я же предлагал тебе послать за доктором, — сказал Бестужев, опускаясь на кресло. — А мне очень нужно, чтобы ты здорова была, — быстро добавил он, заметив нетерпеливое движение дочери при упоминании о докторе.

Она вопросительно взглянула на отца.

— Петров день близко, — пояснил он, — наш ежегодный бал не может состояться без тебя; нужно, чтобы ты была здорова…

— Я и буду здорова! — несколько удивленно ответила Аграфена Петровна, — будьте покойны; напротив, мне нужно теперь какое-нибудь развлечение…

— Ну, вот и прекрасно! — я уверен, что ты будешь веселиться… гостей будет много. Само собою разумеется, нужно пригласить всех.

Бестужев нарочно подчеркнул слово «всех». Аграфена Петровна как будто не поняла.

— Ну, конечно! — подтвердила она.

— Оберратов с женами, баронские семьи, бургомистра, наших офицеров, герцогиню, — перечислял Бестужев, внимательно косясь на дочь.

Она с улыбкой кивала головою в подтверждение его слов.

У Петра Михайловича отлегло от сердца.

— Значит, тебе не претит, снова встретиться с Анной Иоанновной? — недоверчиво спросил он, не скрывая, однако, своего удовольствия.

— Разумеется, не претит! Что ж я могу против герцогини? — подчеркнула в свою очередь Бестужева. — Нам, конечно, не приходится с нею ссориться, раз мы тут на холопском положении.

— Перестань, Аграфена! — остановил ее отец.

— Да ведь я согласна на все, чего же вы хотите больше?… Устраивайте бал, я развлекусь, мне все равно — пусть тут все будут, я согласна…

— Ну, хорошо, хорошо!.. А какое же платье ты наденешь на бал? Сшей новое. Если нужно денег — возьми, сколько хочешь, — предложил Бестужев, желая баловством вознаградить дочь за ее покорность.

— Я уже подумала об этом, — улыбнулась она. — У меня есть все, платье я устрою себе; а вот если хотите сделать мне удовольствие…

— Господи! Да все, что хочешь… спроси только!

— Дайте мне денег на материю для этой мебели: ее нужно обтянуть заново, посмотрите, как она обтрепалась.

Бестужев оглядел комнату. Мебель действительно показалась ему очень потертою, и он удивился, как не замечал этого раньше.

— Ну, что ж, я сегодня же велю управляющему, чтобы он пришел к тебе за приказанием, — сказал Петр Михайлович, вставая и, простившись с дочерью, тотчас отправился в замок приглашать герцогиню на бал.

Едва успел уйти Петр Михайлович из гостиной дочери, как она позвала к себе свою молоденькую немку, горничную Розу, которая была всегда доверенным ее лицом и исполнительницею всех приказаний.

— У нас будет скоро бал, Роза, — сказала Бестужева.

— Это очень весело… и госпожа будет веселиться, — ответила та, приседая.

— Вы мне нужны будете для одного дела, Роза.

— Я всегда к услугам моей госпожи.

— Вот что: мне необходимо знать, в каком платье будет герцогиня у нас на балу, и вы это можете узнать мне, я думаю?

— Это — не мудреное дело, — рассмеялась Роза, — это очень легко узнать: у нас есть близкие приятельницы в штате герцогини… Госпожа может быть покойна.

Аграфена Петровна действительно была покойна; она знала, что на Розу можно вполне положиться.

Отпустив горничную, она задумалась. Недавние события вспомнились ей во всех своих подробностях. И странно, первое место в этих подробностях занимало не унижение, перенесенное ею, не подавленное чувство стыда и горечи, которое, впрочем, далеко еще не изгладилось, да и не могло изгладиться; нет, на первом месте было воспоминание о Волконском. Его взволнованное лицо, сначала несчастное, потом сияющее, как живое, стояло пред нею.

"Что за глупости! — поморщилась она:- Зачем я думаю об этом?"

И она постаралась заняться подробным обсуждением своего будущего бального наряда, но вдруг поймала себя на мысли о том, понравится ли ее платье князю Никите, и опять задумалась о нем.

А Волконский в это время ходил большими шагами по кабинету Черемзина, круто поворачиваясь по углам на каблуках. Черемзин сидел у окна и улыбался хитрою, дружески-насмешливою улыбкою. Сегодня утром, вернувшись из города, он сказал Никите Федоровичу, что теперь только и разговоров, что о недавней «охоте» и, между прочим, о нем, Волконском.

— Я-то тут при чем? — спросил он.

— Веди себя, мой друг, впредь иначе, умей сдерживаться! — наставительно пояснил Черемзин. — Ты думаешь, я не видел вчера истории с кувшином меда?

— Какой истории с кувшином? — спросил упавшим голосом Волконский, отлично понимая, про что говорят ему.

— Ты знаешь! — ответил Черемзин. — Неужели ты думаешь, никто не заметил, что ты совсем влюблен в Бестужеву?

Эти слова: "влюблен в Бестужеву", до того показались Волконскому низменными и пошлыми в сравнении с тем чувством, которое он испытывал теперь, что кровь с силою прилила ему в голову, и злоба сдавила горло.

— Вздор, неправда! — крикнул он. — Никто не смеет говорить так! По какому праву?

Черемзин пожал плечами.

Волконский несколько раз нервно прошелся.

— Я повторяю тебе, что это — вздор, — заговорил он более спокойным голосом, — этого не может быть.