Князь-меч

Довмонт сие быстро просек и тут же использовал – применив довольно редкий боевой прием, характерный, пожалуй, для куда более позднего времени. Не рубил от плеча, просто поставил меч параллельно земле и нанес быстрый укол, почти без замаха. Острие клинка пронзило сочлененье кольчуги на правом плече рыцаря, белое оплечье котты окрасилось кровью… правая рука крестоносца бессильно повисла, выпавший меч закачался на узком и длинном ремешке, упал под копыта…

Из последних сил рыцарь двинул щитом по шлему князя… Однако к такому маневру Довмонт оказался готов, подставив свой щит, вернее – его остатки… Тот и треснул, и князь живо отбросил его, выхватив левой рукой шестопер… Им-то по вражине и ахнул! Сначала – по раненому плечу, потом – несколько раз – по шлему. Чтоб звон стоял! Чтоб этот луг адом показался!

Качнувшись в седле, крестоносец едва не упал… спасла высокая лука. Впрочем, это уже был не боец…

– Мой пленник! – обернувшись, бросил Довмонт верному Гинтарсу и погнал коня прямо по кнехтам – на правый фланг.

Там уже все заканчивалось, арбалетчики литовской дружины князя выбили редких рыцарей, пехотинцы же для крепких конных воинов, опытных и прекрасно вооруженных особой проблемы не представляли. Поверх длинных кольчуг ратники Довмонта еще надевали пластинчатые панцири, ничуть не уступавшие… а, пожалуй, и превосходившие рыцарские доспехи-бригантины.

Кнехтов и всех прочих наемников было много, куда больше, нежели воинов Довмонта. Однако воюют не числом, а умением – что князь в очередной раз и доказал. Вскоре все было кончено. Потеряв рыцарей, многочисленные кнехты предпочти сдаться в плен.

Все возы с награбленным добром достались псковичам. А как радовался освобожденный полон!

Особенно старался рыжебородый толстяк с глазами навыкате. Аж слезу пустил:

– Ах, вы ж, милые мои. Так их, так, супостатов… А мы их тоже молотили, ага!

Толстяк потряс окровавленной секирой, вероятно, подобранной здесь же, на лугу или в дорожной грязи. Потрясая, обернулся на трясущихся пленников и грозно вопросил:

– Тако, людищи?

Те испуганно закивали:

– Так, так.

По всему выходило, мужик-то – герой. Хоть и пленник.

– Ты кто таков будешь? – хмыкнув, поинтересовался князь.

Рыжебородый выпятил живот и приосанился:

– Батюшки-боярина Гюряты Степаныча воевода Дормидонт. Дормидонт Иович. Отныне – твой на веки слуга, княже!

– Что ж ты, Дормидонт Иович, усадьбу-то сдал? – недобро прищурившись, князь вспомнил слова Фимки, даже поискал парнишку глазами… да так и не нашел.

И не мог найти: лежал отрок в траве, средь таволги, пастушьей сумки и кашки, лежал с широко распахнутыми глазами, пронзенный злым тевтонским копьем. В мертвых очах отрока отражались равнодушные облака, медленно плывущие по высокому бледно-синему небу.

– Усадьбу то не я, то – холопи! – воевода пошлепал губищами. – Они не удержали, они. Ратников-то мало у нас было, ага.

Дормидонт Иович посмотрел на князя незамутненным взглядом, исходящим самой искренней преданностью, и добавил:

– Там, княже, и другой отряд орденский рыщет. С обозом да награбленным добром.

– С обозом, говоришь? Дорогу знаешь?

– А как же, господине!

– Веди!

Другой немецкий отряд догоняли зря – с ним уже расправился боярин Гюрята Собакин. Налетел со всей ратью, выбил рыцарей, а уж потом с десяток пленных кнехтов – повесил. Средь немецких наемников болтался на березовом суку и один оборванец.

– Этот – тоже немец? – усмехнулся Довмонт.

– Это – холоп мой беглый, – Собакин вдруг подобрел и присвистнул. – Это что же, княже? Выходит, мы с тобой этакую ораву побили! Ить немцев-то поболе нашего раз в пять было, ага!

– Славная победа, государь! – поддакнул ошивавшийся тут же воевода. – Добра всякого сколько… да полон… и свой-то полон отбили… Славно! Не стыдно и обратно во Псков.

Вот тут воевода Дормидонт Иович был полностью прав. Не стыдно!

* * *

В Чертов лес, расположенный за Псковой-рекой, местные жители почти не заглядывали – боялись. Слишком уж много в нем было урочищ, буреломов, болотин да всяких гиблых мест, где можно было запросто сгинуть, пропасть, так, что даже и косточек не сыщут. К тому же именно там, в Черном лесу, располагалась небольшая усадьба, хозяйка которой давно пользовалась среди псковичей самой дурной славной. Иногда и усадьбу ее так и называли – Ведьмин хутор. Так ведь и «чертовым»-то лес прозвали из-за ведьмы… правда, иные утверждали обратное, мол, именно потому колдунья там и поселилась, что «чертов», чтоб ближе к нечистой силе быть.