Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Гнев обезобразил его лицо. Я знал, что отец в таком состоянии способен на все, и не стал испытывать судьбу - мгновенно покинул Гору, поспешно попрощался с женой и детьми, взял самое необходимое в дорогу и выехал из Галича. Но куда? Лишь бы подальше!

На этот раз я решил искать защиты и спасения не на Волыни, не в Польской, Киевской или Черниговской землях, где уже побывал, а в Турове, на Припяти, у Святополка Юрьевича. Но угрозы Ярослава Галицкого долетели и в тот глухой край, и Святополк посоветовал мне искать приют в Смоленске, у Давида Ростиславича. Дорога туда не близка - через Слуцк, Дудутки[64], Минск, Друцк и Ршу[65]. Преодолел я её сравнительно легко, так как Святополк дал мне крытые сани, резвых коней и провожатых, снабдив также харчами и тёплой одеждой. В начале весны я уже приехал в Смоленск к Давиду, деверю моей сестры Анны, брату её покойного мужа Мстислава. Но недолго мне пришлось пробыть у него. Не знаю, любил ли Давид кого-нибудь в жизни, кроме себя. Мне показалось, что нет. Робкий на поле боя, он и дома был труслив. Узнав, какая причина привела меня в смоленскую землю, он не на шутку перепугался и начал уговаривать меня перебраться к моему вую - Всеволоду Юрьевичу, во Владимир. К нему я отправился бы сразу, но весна и поздний паводок задержали меня у Давида, и только в начале июня прошлого года я добрался до Владимира, а затем и до Суздаля.

Мой дядька по матери Всеволод младше меня на три года. Мы с ним сразу поладили. Принял он меня, как родного, тем более, что получил волю в обмен на мою неволю. А что ещё, кроме доброго отношения, нужно князю-изгою? Тёплый угол, харчи да тёплое слово. Всё это я у Всеволода имел. Не имел лишь душевного покоя. Мать покоится в усыпальнице в церкви Богородицы Златоверхой - я ходил к ней каждую неделю, но не мог же поведать ей о всех моих бедах, излить всё своё поре. А если бы и поведал, припав к каменной надгробной плите, то она не услыхала бы меня, не смогла бы ни утешить, ни что-либо посоветовать.

Не было рядом со мной и тех, кого я любил больше всех - жены моей и сыновей моих маленьких, по которым скучал неимоверно. Не было такого утра, когда бы я, вставая с восходом солнца, мысленно не обращался бы к ним в далёкий и родной, хотя и не мой Галич, не посылал бы им своего благословения.

Не было это время лёгким для меня, хотя, повторю, вуйко Всеволод не забыл, кому благодарен за своё вызволение из киевского полона. Он делал все, только бы скрасить мою жизнь в чужом краю. Хотя я и тосковал по Галичу, по своим родным соколятам, по любимой ладоньке, но всё же как-то жилось. Однако одна беда не ходит, а и другую за собой водит. Этой весной во Владимире случилось страшное лихо, которое перевернуло не только моё беглеца-изгоя существование, но и жизнь князя Всеволода, а вместе с ним и всех владимирцев. Вспыхнул огромный пожар, выгорел весь город: княжеские терема, боярские хоромы, деревянные церкви и дома горожан. Все в один день остались безо всего - без жилья, без одежды, без всяких припасов. Князь со своим двором перебрался в Суздаль, духовенство нашло прибежище в суздальских церквах да ближайших монастырях, бояре - в вотчинах, а простолюдины кое-как вырыли себе землянки и начали по велению князя возводить новый город.

А что же было делать мне? Обременять своим присутствием Всеволода? После того, как сгорела над могилой нашей праведницы-матери церковь Богородицы Златоверхой, там меня уже ничто не задерживало. Я поблагодарил Всеволода за хлеб-соль и отправился в далёкую дорогу. Единственным родным человеком, кто мог бы и имел возможность приютить меня, оставалась теперь Ефросиния. Вот поэтому к тебе, сестрёнка, и к тебе, Игорь, прибыл ныне. Сможете принять - поблагодарю, не сможете - сердца на вас держать не буду: мир широк, где-нибудь приклоню голову… Поеду к двоюродному брату Владимиру Глебовичу в Переяславль. Это самая последняя моя надежда - может, он примет…

4

Горестным был рассказ князя Владимира. И хотя он пытался бодриться и не показывать, как ему тяжело на душе, однако в каждом его слове таились отчаяние и глубокая скорбь.

Владимир вздохнул и опустил голову, покрытую тёмными густыми, слегка волнистыми волосами, спадавшими почти до плеч.

Пока он рассказывал, Ярославна, не сводя с него глаз, молча глотала слезы, а когда умолк, вскочила с места, прижала его поникшую голову к своей груди и зарыдала.

- Бедный мой братик! Соколик мой! Сколько же горя ты вынес! Каких только злоключений не изведал! Так почему же прямо к нам не приехал, а скитался в Турове, Смоленске да Владимире? Почему пытался жить по чужим углам? Мы бы тебя встретили, как любимого брата, широко открыли навстречу тебе свои объятия! - И подняла на Игоря заплаканные глаза. - Правда же, ладо мой любый? Мы оставим Владимира у себя?