Князь Диодор

И стало понятно, почему восточник Дерпен служил тут, а не где-нибудь еще. Он был крещен Патриаршей церковью, единоверец и князю, и Стырю, и даже… Если так можно было признать, всем этим людям, которые служили под его началом.

Князь кивнул, и они со Стырем поехали дальше. После этой дурацкой стычки ехать почему-то стало легче, уже не так томила дорога, и не холодно казалось. К тому же, архаровец не соврал, версты через две показались первые хаты, потом пошли дворы позажиточнее, а потом, князь и присмотреться не успел, как наступил город.

Мирква, третий мир, после которого четвертому не бывать, столица огромной Империи. Шумный даже на расстоянии, еще при подъезде, не очень чистый, с улицами, заваленными снегом поверх деревянных мостовых, с пятнами конского навоза под копытами, с колоколенками, видными издалека, словно бы светящийся куполами даже в наступивших сумерках, с непонятным запахом, ощутимым после легкого, лесного воздуха, который путники вдыхали до сих пор. Когда же они выехали на странную на таком тракте возвышенность, мигом стало видно все — Заречье, построенное напротив треугольного и древнего краснокирпичного кремля, и не вместившееся в него, широко расплескавшееся дворами и улицами полукружие Белого города, обернутое белой же стеной и упертое в реку, и даже еще дальше, уже более чистое и широкое застенье, с садами и привольными службами на подворьях.

Князь придержал Самвела, который играл, перебирая ногами, требуя, чтобы его поскорее определили в теплое стойло, чтобы обтерли, напоили и насыпали вкусного овса. Но князь все любовался, даже Стырь на него глянул пристально, не понимая, отчего они остановились.

А князь попросту думал, как ему теперь ехать. Можно было и через город, по этим нешироким улицам, мимо церквушек, в которые входили горожане на вечерю, через весь этот гомон и многолюдство, а можно и в обход, мимо белых стен, мимо сторожевых монастырей, по тихим, извилистым дорожкам, где не везде и ходят зимою. В таком снегу, да еще вечером, можно было завязнуть, поэтому князь решил ехать через город.

И как ни мягко вывалилась на них Мирква, все же князь испытал некоторое внутреннее неустройство от всего, что предстало перед ними. Сначала стало больше дворов, обнесенных глухими заборами, потом — всего разом. Людей и повозок, которые направлялись на свой постой после торгового дня, хмельных купцов и каких-то разряженных девок, тоже не всегда трезвых, стрельцов, которые ходили по двое-трое, скоморохов, намазанных красной свеклой и черной сурьмой, плохо одетой, пронырливой черни, нищих перед храмами, юродивых, торговцев разным разносным товаром от сластей и пирожков с рыбой до листков с карикатурами и новостями, возков разных, которые тоже съезжались к церквям, что побогаче, покрасивее видом, молоденьких студиозусов с книжками в руках, среди которых были и восточники в зимних халатах, и степняки с прочими окраинцами, уже с запада, в свитках да высоких, непривычных шапках, немало вооруженной челяди в цветных кафтанах каких-то княжеских дворов, сам Диодор и определить не мог каких именно по долгому своему отсутствию… Все это кипело, бурлило даже, наполняя воздух шумом, нескончаемым гамом то ли голосов человеческих, то ли общим басовитым звуком города, как и все остальное, малознакомым, словно и не бывал князь тут прежде, словно не живал на Миркве сызмальства.

Стырь смотрел, смотрел на все, да и начал:

— Князюшка, надоть бы не через город ехать. Тут же яблоку негде упасть, тут же конь копыто не опустит, чтобы не ступить во что-нибудь… непотребное.

— Молчи, — попросил его князь.

— А ты заметил, какие сабельки эти свитские теперь носят, ровно и не сабля, а так… Шпажонка, которой только капусту шинковать, и то, думаю, на первом кочне согнется.

— Они же не для боя их носят, а для формы.

— И я о том же, князь мой, все тут какое-то… не для жизни и не для пользы. — Стырь вздыхал, почти как его Огл, протяжно и с паром от вечернего морозца. — Ох, и за все это мы там, в горах воевали, жизней не щадили ни своих, ни чужих… Знать бы ране.

— Знаешь теперь, — отозвался князь. — И что же, в бой не пойдешь? Подашься в ватажку лихую?

— Нет, — грустно, словно и впрямь сожалея, ответил Стырь. — Мне несподручно, я к другому привык. Не переделаться уже.

За белыми стенами стражников уже не стало, лишь повозки неторопливо протискивались, да редкие конники проскакивали, пригибая головы, чтобы рассмотреть путь под копытами своих скакунов. Князь пробовал не пригибаться, и не сумел, все же склонился, как и прочие. Таков уж был этот город — и знаешь, что проедешь, а все же поджимаешься, привыкаешь к тесноте и толчее, а потом, чего доброго, еще и отвыкнуть не можешь даже в чистом поле.