КМ

Световея кивает. Световея уже знает, что делать. Представляет себе, что мы переносимся вглубь вселенной за считанные часы.

Расправляем крылья.

Летим.

Глава восьмая. Кто мы

Листья.

Как они смеют все еще падать и падать.

Луна.

Как она смеет еще светить.

Хочется бросить в луну камень и разбить. Вдребезги. Чтоб не светила, незачем ей светить больше, потому что Тори нет.

Тори, это Виктория, если кто не знает.

Да никто не знает, никому это неинтересно, вообще для самого себя пишу, кому я собираюсь объяснять, что Тори – это не партия в Великобритании, и не волость в Эстонии, и не остров в Ирландии, и много еще чего не, Тори – это Виктория.

Была.

Годы жизни на памятнике.

Любим. Помним. Скорбим.

Чувство какое-то мерзкое, что так быть не должно, не должно, не должно.

Здесь нужно рвать и метать, и не рвется, и не мечется. Чувства куда-то делись, должно быть, лежат под тем же камнем, между двумя датами…

Это будет завтра.

А сегодня страшно посмотреть на стол в комнате, потому что там лежит в окружении цветов и свечей…

Тори.

Это не область в Грузии.

И не партия в Великобритании.

Это Виктория.

– Вы её давно знали?

Это полиция.

– Я её вообще не знал. И в то же время знал пять лет.

– Проясните.

– В Итер… инетр… в Сети…

– В Интернете переписывались?

– Ну да.

Солнце.

Кажется, Солнце еще не знает, что Тори нет, иначе бы не стало светить. А может, Солнце путает, есть же Тори – область в Грузии, есть же Тори – в Ирландии, еще где-то есть какие-то Тори, вот солнце и путает, и светит, потом спохватится, погаснет, океаны промерзнут до самого дна…

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.

Не мой.

Тори.

Мысли путаются. Тори. Имя. Четыре буквы. Цифры на могильной плите. Строки на экране.

Заглатывают пасмурные будни
Дела, дела, дела, дела, дела,
И тащат в день измученные люди
Тела, тела, тела, тела, тела.

Нам мало дней безжалостная осень
Дала, дала, дала, дала, дала,
Когда исчезнем, остается после
Зола, зола, зола, зола, зола.

И гонит нас, и кто-то гонит листья
Со зла, со зла, со зла, со зла, со зла.
И кто-то жжет нечитанные письма
Дотла, дотла, дотла, дотла, дотла.

Это Тори.

И еще

Вечер прячется за туманом,
Вздохи-шорохи так тихи
И катаются по полянам
Ненаписанные стихи

И от снегопада до мая
Необдуманно налегке
Сны скитаются над домами,
Не увиденные никем.

И за суммами, и за числами
Видит деловой человек,
Как гуляют по лесу мысли,
Непродуманные вовек.

И со снега, что не растаял
Так скорехонько на раз-два
Дворник поутру выметает
Все несказанные слова.

Это тоже Тори.

И много-много еще.

А то давай встретимся.

Это не Тори. Это я. набираю дрожащими руками, клавиши прыгают, пляшут, выбивают на экране – ато дваай ствретисмя.

СООБЩЕНИЕ ОТПРАВЛЕНО

Сердце падает.

Мир замирает.

Мысленно бью себя по пальцам, не так это нужно было писать, не так, а…

…а как?

У ВАС НОВОЕ СООБЩЕНИЕ

А то давай.

Вот так по-простому. А то давай.

И адрес.

Мысли путаются. Надо вспоминать, не вспоминается, не осталось воспоминаний, ничего не осталось – боль, боль, боль.

Это было вчера.

Вокзал. Поезд отсчитывает километры и телеграфные столбы. Другой вокзал. Носильщики обступают, позвольте ваши вещи, нет у меня вещей, ничего нет.

Метро.

Прохожий смотрит на мою черно-белую карту, кивает:

– А, это вам на зеленую ветку.

Цветы круглосуточно.

– Сколько стоит букет роз?

Пересчитываю банкноты, понимаю, что не хватит.

– А мне бы что-нибудь попроще.

Белые хризантемы.

Лабиринты незнакомого города.

– А Каховская где, не подскажете?

– Какая?

– Каховская.

– КахОвская, горе вы мое!

Краснею.

– Вон, через дорогу…

Иду.

Высотка в центре двора.

Седьмой этаж.

Уже перед дверью вижу, что один цветок сломан. Вспоминаю, так было, или так стало, пока нес.

Думаю, выбросить или нет.

Вспоминаю какие-то приметы про восемь цветов.

Не выдерживаю, – сломанная хризантема летит в глотку мусоропровода.

Чив-чив-чив-чьюр-р-р-р.

Это звонок.

Щелчок замка.

Веснушки во все лицо.

Это Тори.

Хочет что-то сказать, давится собственным голосом, падает мне на руки.

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.