Клуб неисправимых оптимистов

Так началась моя «карьера» поэта. Гордиться было нечем, но худшего я избежал. Не выдал свою истинную сущность. Пусть тот, кто всегда говорил только правду, никогда не отвечал «да», произнося про себя «нет», не пытался скрыть от окружающих свою некомпетентность, невежество и несостоятельность, первым бросит в меня камень. Те, кто улыбались через силу или демонстрировали интерес, когда им было плевать на рассказ собеседника, поймут меня. Я не гордился собой, но выбора не было. Двусмысленное положение, в котором я оказался, бесило, но я убеждал себя, что главное — поэзия и разделенные эмоции. Я сделал несколько тщетных попыток приманить к себе вдохновение, но вся моя пачкотня отправилась прямиком в мусорную корзину. Должен ли человек считать свою ограниченность предопределением свыше? Мне следовало смириться и брать, что дают, сражаться имеющимся оружием и помнить, что мечта — то есть цель — оправдывает средства.

* * *

— Ей правда понравилось?

— До ужаса. И я говорю это не для того, чтобы польстить вам.

— Я очень рад, Мишель. Вы даже не представляете, как я счастлив! Эти стихи из другой эпохи. Честно говоря, я сомневался. Не знал, оценит ли она.

Саша повесил сушиться последние фотографии и объявил:

— Это нужно отпраздновать.

Мы прошли в служивший кухней закуток. Он взял бутылку пастиса и налил два стакана до краев.

— Я столько не выпью.

— Так не пойдет, мой милый. Все поэты пьют, Мишель. Чем больше пьют, тем лучше пишут.

— Неужели? Это обязательное условие?

— Мои любимые поэты пили много. Да, они страдали. Если не испытываешь боли, если у тебя хоть чуть-чуть не кружится голова, стихи выходят пресными. Лучшие поэты жестоко страдали и были алкоголиками. Исключения из этого правила крайне редки.

Мы выпили за поэтов и поэзию. Никогда прежде я не видел Сашу таким веселым и воодушевленным.

— Я бы хотел получить еще одно стихотворение.

— Я вас предупреждал, Мишель, маленькими дозами. Каждое новое стихотворение должно казаться плодом долгого и мучительного труда. Вы ведь не туфли ей дарите. Необходима тайна, загадочность.

Он взял конверт, перевернул его и, как и в первый раз, мгновенно написал стихотворение. Легко, без задержек и исправлений. Саша не мог сочинить его при мне. Сколько же стихов хранится у него в памяти? Он протянул мне конверт.

— Я выучу его наизусть.

Дома, после ужина, я решил проверить Сашину теорию на деле и налил себе виски. Папа любил выпить стаканчик в субботу вечером. Виски его веселил. У напитка был привкус лекарства, он обжег мне горло. Я попытался допить до конца, но не смог и вылил остаток в раковину. В животе разгорался пожар. Я сидел, положив перед собой чистый лист бумаги, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Ощущение было восхитительное. Я чувствовал себя пьяным страдальцем и промучился полночи. Сашино правило на меня явно не распространялось. Вдохновение так и не пришло. Я ждал, что перо запорхает по бумаге и заполнит ее волшебными строками, но не мог написать ни слова, ручка как будто прилипла к пальцам. Другой рукой я держался за живот. Заявляю со всей ответственностью: виски не подействовал и не помог мне стать поэтом. Очевидно, тайна творчества заключается в чем-то другом.

* * *

Мост Искусств на склоне дня. Зажглись фонари. Мы стоим и смотрим на Новый мост, на башни Нотр-Дама, отражение платанов на серебристой воде, заснувшие на ночь баржи. Мы не в Париже, а в каком-то волшебном, отделенном от остального мира пространстве. Никто не в силах противиться его чарам.

…Что случилось с птицами наших душ?
Улетели в долину,
Срываясь на крик
Их безумие подобно беспощадному волчку
Наш разум расстроен
Наши глаза горят желтыми и красными огнями
Мы пытаемся забыть о ненависти
Березы молчат
Я говорю с ночью
С исчезающим туманом
Вечность — всего лишь день…

Так пристально она никогда на меня не смотрела. Ее взгляд был ясным, глаза сверкали. Я ждал, что Камилла о чем-нибудь спросит, но она просто взяла мою руку и крепко сжала. Мы молчали. Слова были не нужны.

* * *

Есть такая пословица: «Коготок увяз — всей птичке пропасть». Я оказался в ловушке, отрезал себе путь к отступлению. Признать свою вину, сказать: «Я тебя обманул» — легко. Признаться: «Я ничто, иллюзия. Во мне нет ничего особенного или оригинального» — невозможно. Произнести подобное — значит отречься от себя. И ты молчишь. Продолжаешь в том же духе. В тот день, в 18.45, я понял, что такое порочный круг.

12