Клуб неисправимых оптимистов

— У нас нет будущего, Леонид. Когда люди любят друг друга, они живут вместе. Мы в тупике. Чем дольше это тянется, тем хуже становится. Сколько еще мы выдержим? Два года? Пять лет? Больше? Мне нужен мужчина, который будет со мной каждую минуту, я хочу строить планы на будущее, мне нужна надежность. Время так быстротечно, что мы не имеем права тратить его впустую. Наша жизнь могла бы быть такой прекрасной… Лучше остановиться сейчас, пока мы не возненавидели друг друга.

— Почему ты не сказала мне это в лицо?

— Мне бы не хватило храбрости.

— Я люблю тебя, Милена.

— Я тоже тебя люблю, Леонид, но я тебя бросаю.

— Мы можем все обсудить, попробовать найти решение.

— Его нет, и мы оба это знаем.

— Но нельзя же расставаться вот так, по телефону!

— Я больше никогда не приеду в Лондон. Все кончено, Леонид, кончено. Забудь меня, умоляю.

Милена повесила трубку. Леонид долго сидел не двигаясь и слушал короткие гудки, потом встал и отправился бродить по пустынному Лондону. Над городом занимался рассвет. Молочники начали развозить молоко. Один из водителей заметил разбитую витрину винного магазина: вор унес не меньше дюжины бутылок.

На обратном пути Леонид выглядел так ужасно, что второй пилот обращался к нему только по делу.

— Это мой последний полет, Сергей, я попрошу перевести меня на внутренние линии. Главное — летать над облаками, а куда — не так уж и важно.

Сергей хорошо знал Леонида, он понимал, что ответа тот не ждет. Александра принесла чай с печеньем, но даже присутствие красавицы-стюардессы не улучшило настроение командира. Он принюхался, его лицо исказила судорога.

— Как же воняет в этом самолете! У нас что, труп на борту? Вы разве не чувствуете?

— Нет, командир.

— Так перестаньте строить глазки и приберитесь.

14

Сесиль исчезла. Я понятия не имел, где она и чем занимается. Ждал, что папа расскажет, как идут дела, но он пустил в ход излюбленную тактику: уходил на рассвете, возвращался ночью и сразу ложился.

Однажды утром я ценой неимоверных усилий встал с постели в пять утра и приплелся в кухню. Папа завтракал стоя.

— Ты чего вскочил? Возвращайся в постель.

— Что происходит, папа?

— Я уже говорил, Мишель, тебе лучше не встревать в это дело.

— Почему?

— Ты еще слишком мал.

— Это нечестно.

— Думаешь, мне нравится играть в шпионов? Мы в безвыходном положении, и я не хочу, чтобы ты был в этом замешан. Что бы ни случилось, кто бы о чем тебя ни спрашивал, отвечай, что ничего о Франке не слышал и не видел его, ясно? Ты ничего не знаешь. Дай слово мужчины.

Когда папа заговаривал о «слове мужчины», это было серьезно. Тот, кто нарушал клятву, обрекал себя на вечные муки и объявлялся бессовестным ничтожеством, жалкой личностью, презираемой всем человечеством. Папа посмотрел мне в глаза, я поклялся и пошел досыпать.

На следующий день он вернулся раньше обычного, и у нас получился семейный ужин.

— Надолго уезжаешь? — спросила мама.

— Нет, надеюсь все уладить за два-три дня. Но шанс исключительный, упускать нельзя.

— Мы и так едва справляемся и оборудовать еще двести ванных комнат точно не сможем.

— Как-нибудь выкрутимся. Если хотим развиваться, нужно переходить на крупные объекты.

На мамином лице отразилось сомнение. Она встала и начала убирать со стола. Жюльетта проявила неожиданный интерес к папиным словам:

— Что это за объекты?

— Двести домов на большом земельном участке. Растут как грибы.

— Где?

— На севере…

— Разве ты едешь не в Рот… — изумился я и тут же получил удар ногой по голени.

— …в окрестностях Лилля, дорогая.

Из кухни раздался мамин голос, она просила, чтобы Жюльетта забрала салат. Папа подмигнул мне и приложил палец к губам.

На следующий день, за завтраком, мама сказала, что не слышала, как уходил папа. Я ужасно расстроился, что не успел попрощаться с Франком и Сесиль, воображал их в Роттердамском порту среди моряков, кораблей и подъемных кранов и пошел в клуб за утешением. Виржил и Владимир сидели за шахматной доской и не знали, где остальные.

Среди ночи раздался звонок. Я не сразу проснулся, и, когда пришел в гостиную, телефон уже замолчал. Я снял трубку и услышал длинный гудок. Мама очень рассердилась:

— Наверняка твой отец. Кому еще придет в голову звонить в три часа ночи! Как мне теперь уснуть? Не клади трубку на рычаг, не хочу, чтобы нас снова разбудили.

* * *

Следующим вечером я испытал самое сильное потрясение в жизни. Выйдя после занятий из лицея, я увидел на другой стороне улицы Сесиль и не поверил своим глазам. Она должна была уехать в Роттердам вместе с Франком и нашим отцом — в Роттердам или в другое место, — но в Париже ее быть не могло! Наступил апрель, но на улице было холодно, как зимой, а Сесиль, стоявшая на углу улицы Кловис, была в одном свитере. Я заметил ее первым, помахал рукой и сразу понял: ничего не получилось, что-то пошло не так. Меня охватил ужас. Движение было такое плотное, что я никак не мог перейти на другую сторону. Сесиль что-то кричала. Я побежал и едва не попал под машину.

— Где Франк? Его нет в Кашане!

Папа повязал меня «обетом молчания», и я сказал:

— Не знаю…

— Не ври, Мишель! Где он?