Клуб маньяков

Берет. Слушает. Отдает несколько четких распоряжений. Купить, продать, уволить, согласиться, отказать.

Подходит один из поклонников. Самый застенчивый. Говорит, краснея и пряча влюбленные глаза. Вера смотрит покровительственно, улыбается уголком рта.

«Знаете что, давайте, обсудим это послезавтра вечером. Запишитесь ко мне на прием. В одиннадцать. Хотя нет, послезавтра я улетаю в Венецию... Полетите со мной?»

Молодой человек не верит своим ушам. А Вера пожимает ему руку и машет секретарю. Тот подходит и, почтительно склонившись, шепчет несколько фраз. Вера поджимает губы и незаметно покидает залу.

На лифте опускается на первый этаж.

В одной из комнат ее дожидается мать.

Вера сухо расспрашивает ее о Юрии Борисовиче, тетке, подруге Эсфири Соломоновне, интересуется ходом строительства особняка на берегу Клязьмы.

Советует, что делать, говорить и покупать.

Обещает к вечеру прислать лекарств, растирок и медицинского спирта.

Мать, рассеянно кивая, слушает. Она все сделает, как сказала дочь. У нее нет альтернативы. Теперь она всецело зависит от дочери. Также как совсем недавно дочь всецело зависела от нее.

В следующей комнате Наташа. В окружении нянек, воспитателей, наемных друзей и подружек.

– Мама, мамочка, я так давно тебя не видела! Целых два с половиной дня. Я так соскучилась по тебе!

– Я же работаю, доченька. Мне надо много работать, чтобы у тебя были...

– Друзья?

– И друзья тоже... – грустно улыбнулась Вера. – На все нужны деньги, ты же знаешь...

– А папа говорил, что деньгами интересуются только недоделанные. Еще он сказал, что Генри Форда, одного из самых богатых людей мира, никогда не интересовали деньги. Его интересовал Генри Форд, и поэтому Генри Форд был гений[8]...

– Ну, значит, твой отец – гений, – потемнела Вера лицом и, поцеловав дочь, вышла из комнаты. И пошла вниз, туда, где лежал тот, кто угрожал всему тому, к чему она стремилась. Успеху, власти, свободе.

Внизу, в подвале, лежал я.

«Чистый, чистый лежу я в наплывах рассветных. Белым флагом струится на пол простыня».

Вера подошла, склонилась и прошептала, медленно шевеля побледневшими от ненависти губами:

– Ты должен, должен умереть! Ты должен умереть, чтобы у меня все получилось!

– Но ведь я уже умер? – ответил я глазами. – Я умер... Ты ведь зарезала меня...

– Ты должен совсем умереть! Ты должен исчезнуть. Из памяти. Моей, Наташи. Всех, кто меня знает.

– Ну, тогда ты должна меня совсем убить... Нож там, где всегда... У меня под подушкой...

– А как совсем убить? Как? – сузив глаза, подалась ко мне Вера.

– Это просто... Ты меня убиваешь неправильно. Ты бьешь, бьешь ножом, бьешь, как будто бьешь себя... И поэтому с каждым ударом слабеешь...

– А как же бить?

– Правильно надо бить.

– Как это? Расскажи, умоляю!

– Понимаешь надо четко представлять мишень. Точнее мишени. Так как ты бьешь меня, а попадаешь в себя, их две. У меня – это сердце. А у тебя – совесть. Вот ты и сосредоточься на обеих этих мишенях и бей сразу в две одним ножом. И я умру, а ты станешь свободной...

Вера подумала, глядя мне в грудь, и полезла под подушку...

Нож был отличным. Похожим на тот, которым в телевизионной рекламе режут гранит. Она взяла его за ручку обеими руками и ударила. Он вошел в мое сердце, как желанный гость.

Вера ударила еще несколько раз. Но я не умер вполне. И она чуть не плача, проговорила:

– Ты почему не умира-а-ешь?

– Ты должна еще убить Наташу...

– Наташу? – переспросила она, закусив губу. – Наташу... Твою дочь... Понимаю...

И, вытря нож о простыню, лунатиком направилась к двери...

Я проснулся в холодном поту. Веры рядом не было. Вскочил, бросился к дочери. Она спала в гостиной.

Вера стояла, согнувшись над ее кроватью. Услышав мои шаги, резко обернулась. Глаза ее сверкнули... Из правой руки что-то выпало. А может быть, и не сверкнули. А может быть, не выпало. Не разглядел. Свет ночника был тускл. А глаза заспанными.

Подошел, взглянул в лицо Веры. Оно было сонным.

Взглянул под ноги.

И содрогнулся.

На ковре лежала металлическая шариковая ручка с никелированным наконечником; из него торчало жало пишущего узла. Острота его чуть не остановила мое сердце.

А супруга, прижавшись ко мне теплым своим телом, сказала, что Наташа разбудила ее криком.

Которого я не слышал.

Вера подписала себе приговор.

Ручкой, лежавшей под ее ногами.

Глава 6. Сухой подвал. – Опять Шакал. – Игла дикобраза. – Нюрка – баба веселая! – Выгребной колодец.

На следующий день была пятница. Я знал, что в последний рабочий день недели Вера идет домой пешком. Чтобы придти попозже. Чтобы хоть как-то сократить этот ненавистный промежуток времени от пятничного вечера до понедельничного утра. Сократить эти уик-энды, в которые, надо готовить, стирать, убираться.

В шесть часов я запил стаканом водки пару таблеток тазепама и пошел в Королев, «случайно» сталкиваться с Верой.

Удалось.

Подошел. Она расстроилась. Хотела побыть одна. Съесть гамбургер, чтобы не есть этой гречки.